aznevtelen (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
aznevtelen) wrote2014-10-31 11:09 pm
aznevtelen) wrote2014-10-31 11:09 pm
Повесить на фонарях Ленина, Троцкого, Крыленко и остальных комиссаров
Прежбяно А.К. Крушение. 1917-1918 г.г. (начало) // Возрождение. Париж, 1935. №3790, 19 октября, с. 3.
(...)
3-го августа я получил от первого министра, барона Броквиля, телеграфное приглашение в Гавр, где во время войны находилось бельгийское правительство. (...)
"Вам, конечно, будет интересно иметь самые последние новости из России,— сказал в конце обеда барон Броквиль и, не дожидаясь ответа, добавил: с нами должен был обедать только что вернувшийся Вандервельде, но в последний момент он отказался и придет пить кофе. Я вас пригласил, думая, что вас заинтересует поговорить с ним".
Действительно, в гостиную, в которую мы перешли после обеда, пришел министр Вандервельде.
Горячий поклонник Керенского, он считал, что потеря боеспособности русской армии — явление временное и наши успехи в Галиции как будто подтверждали его слова. (...)
Вандервельде находил, что Керенский совершенно прав, оставляя Ленина и Троцкого на свободе и не допускал возможности их прихода к власти. (...)
Прежбяно А.К. Крушение. 1917-1918 г.г. (продолжение) // Возрождение. Париж, 1935. №3793, 22 октября, с. 3.
(...)
Все это время я поддерживал самую тесную связь с Парижем, в котором невероятно размножились разные русские учреждения и все время прибывали в командировку офицеры, застревали окончательно, предпочитая быть подальше от революционной родины.
В конце лета прибыл комиссар Временного Правительства Сватиков, посланный специально для ликвидации политической агентуры министерства внутренних дел.
Встреченный на вокзале с большим почетом посольством во главе с Извольским, военным представителем и агентом, он возомнил себя ревизором не только политической агентуры, но и военной.
Все его приказания немедленно исполнялись, в управлении военного агента он наводил порядок, подцукивая направо и налево.
Встретив меня в управлении, он грозно сказал мне, что покончив дела в Париже, он непременно приедет на ревизию ко мне.
Не получив из Петербурга никаких инструкций, я запросил ГУГШ (Главное Управление Генерального Штаба), какие дела я должен показать Сватикову и в какой мере мне следует подчиняться его распоряжениям.
8-го сентября я получил следующий ответ за подписью генерала Потапова:
"По приказанию Начальника Генерального Штаба сообщаю для сведения, что комиссар Временного Правительства Сватиков никаких полномочий для ревизии или направления деятельности нашей военной агентуры и в частности вашей деятельности не получал (номер 36929)".
Нечего и говорить, что Сватиков ко мне не появлялся и что его ревизионная деятельность прекратилась и в Париже, и он, подобно Хлестакову, предпочел безследно испариться.
С октября известия из России делались все тревожнее и тревожнее.
На мою телеграмму с просьбой правильно осветить политическое положение и опровергнуть трагические сообщения иностранных газет, генеральный штаб не отвечал, телеграфируя лишь о текущих делах, как будто все шло совершенно нормально.
14 ноября меня вызвал генерал адъютант короля и прочел мне длинную депешу бельгийского посланника в Петербурге, сообщавшую о падении Временного правительства, бегстве Керенского и об образовании советского правительства.
Посланник описывал уличные бои, массовые убийства и бомбардировку флотом Зимнего дворца.
В заключение он высказал мнение, что большевики заключат сепаратный мир, если союзники не примут немедленно энергичных мер.
Я ничего не мог сообщить генералу Бибейку, так как получил лишь телеграмму из ГУГШ об увеличении суточных моего помощника на пять франков, о положении же знал лишь из газет.
Мне казалось это хорошим признаком, так как думалось, что если бы действительно жизнь отечества ставилась на карту, то столь серьезное учреждение, как ГУГШ, не занималось бы столь маловажными вопросами.
Лишь 5 декабря вечером пришла первая официальная телеграмма о перевороте и об образовании коллегии народных комиссаров, а также о назначении прапорщика Крыленко. Одновременно Троцкий, ставший во главе министерства иностранных дел, обратился к союзникам, приглашая их заключить общее перемирие и угрожая в случае отказа сепаратным миром. (Подлинные тексты наиболее интересных телеграмм этой эпохи мною приведены в статье "Брест-Литовский мир и бельгийцы" "Возрождение" от 5, 7 и 11 июля 1933 года). Одновременно ГУГШ просил военных агентов посылать информацию об отношении союзников к перевороту в России и не прерывать налаженной работы. (...)
8 декабря у меня завтракал мой английский коллега граф Атлон. Он считал, что большевикам не удастся заключит мир, так как германские условия будут даже им не приемлемы. Кроме того, по имевшимся у англичан сведениям, среди народных комиссаров назревал раскол: Ленин хотел заключить мир во что бы то ни стало, Троцкий же считал, что мир может быть заключен лишь при условии, что германцы согласятся на принцип: "Без аннексий и контрибуций". Если немцы на это не пойдут, есть надежда, что Троцкий не допустит заключения мира.
Поэтому англичане думали, что следует поддержать Троцкого против Ленина.
Я повторил графу Атлону то, что говорил министру, т. е. что нельзя разсчитывать ни на кого из этой шайки бандитов и что единственная возможность возстановить Россию, и с нею вместе и русский фронт, это — немедленное занятие Петербурга отборными союзными войсками, арестовать и тут же повесить на фонарях Ленина, Троцкого, Крыленко и остальных комиссаров, образовать диктатуру и поддержать ее, пока ей не удастся укрепиться и возстановить порядок в стране и на фронте.
Я сказал ему, что по имеющимся у меня частным сведениям, часть гвардии и кавалерия сравнительно мало тронуты пропагандой, и их легко будет снова взять в руки.
Делать же ставку на Троцкого против Ленина — это только терять драгоценное время.
Граф Атлон ничего мне не ответил. Он лишь несколько раз повторил, как бы про себя: "Это трудно, трудно'',— но я понял, что несмотря на его родственные связи с королем (он — брат королевы) и, может быть, личное сочувствие, он безсилен повлиять на англо-американскую политику, перед которой преклонялись и французы. (...)
Прежбяно А.К. Крушение. 1917-1918 г.г. (окончание) // Возрождение. Париж, 1935. №3795, 24 октября, с. 3.
(...)
22-го декабря я получил телеграмму, сообщавшую, что наши противники приняли требование комиссаров не перебрасывать войска на западный фронт и, таким образом, последнее препятствие для заключения перемирия отпало.
Положение русского представителя становилось более, чем трудным.
С одной стороны — фактическое прекращение войны (...) заставили нас порвать всякое общение с Петербургом и открыто высказать наше отрицательное отношение к советской власти, которую мы категорически отказывались признавать.
С другой стороны, назначенный большевиками после ареста генерала Марушевского начальником генерального штаба генерал Потапов, посылал слезные телеграммы, умоляя военных агентов продолжать в интересах союзников и во имя спасения нашей армии налаженную работу.
Посоветовавшись с бельгийским начальником штаба генералом Рюкуа, я после долгого перерыва возобновил посылку в ГУГШ осведомительных телеграмм, исключительно о переброске германских войск с восточного фронта на западный, в нарушение взятого ими обязательства при подписании перемирия.
Правильность этого решения подтвердилась полученной мною телеграммой от нашего военного агента в Лондоне, генерала Ермолова, получившего депешу от английского представителя в России с просьбой не прерывать работы в ГУГШ.
События в России продолжали развиваться. Постепенно генеральный штаб, сохранивший в первое время после переворота свою автономию, подпадал все больше и больше под контроль комиссаров. Шифры были в руках большевиков и на начавшиеся переговоры о заключении окончательного мира, конечно, не могли повлиять сообщения о нарушении немцами взятых на себя обязательств. Поэтому, послав две осведомительных телеграммы, я снова прекратил и на этот раз окончательно, всякие отношения с ГУГШ. (...)
(...)
Разговоры с Вандервельде.
3-го августа я получил от первого министра, барона Броквиля, телеграфное приглашение в Гавр, где во время войны находилось бельгийское правительство. (...)
"Вам, конечно, будет интересно иметь самые последние новости из России,— сказал в конце обеда барон Броквиль и, не дожидаясь ответа, добавил: с нами должен был обедать только что вернувшийся Вандервельде, но в последний момент он отказался и придет пить кофе. Я вас пригласил, думая, что вас заинтересует поговорить с ним".
Действительно, в гостиную, в которую мы перешли после обеда, пришел министр Вандервельде.
Горячий поклонник Керенского, он считал, что потеря боеспособности русской армии — явление временное и наши успехи в Галиции как будто подтверждали его слова. (...)
Вандервельде находил, что Керенский совершенно прав, оставляя Ленина и Троцкого на свободе и не допускал возможности их прихода к власти. (...)
Прежбяно А.К. Крушение. 1917-1918 г.г. (продолжение) // Возрождение. Париж, 1935. №3793, 22 октября, с. 3.
(...)
Комиссар Сватиков.
Все это время я поддерживал самую тесную связь с Парижем, в котором невероятно размножились разные русские учреждения и все время прибывали в командировку офицеры, застревали окончательно, предпочитая быть подальше от революционной родины.
В конце лета прибыл комиссар Временного Правительства Сватиков, посланный специально для ликвидации политической агентуры министерства внутренних дел.
Встреченный на вокзале с большим почетом посольством во главе с Извольским, военным представителем и агентом, он возомнил себя ревизором не только политической агентуры, но и военной.
Все его приказания немедленно исполнялись, в управлении военного агента он наводил порядок, подцукивая направо и налево.
Встретив меня в управлении, он грозно сказал мне, что покончив дела в Париже, он непременно приедет на ревизию ко мне.
Не получив из Петербурга никаких инструкций, я запросил ГУГШ (Главное Управление Генерального Штаба), какие дела я должен показать Сватикову и в какой мере мне следует подчиняться его распоряжениям.
8-го сентября я получил следующий ответ за подписью генерала Потапова:
"По приказанию Начальника Генерального Штаба сообщаю для сведения, что комиссар Временного Правительства Сватиков никаких полномочий для ревизии или направления деятельности нашей военной агентуры и в частности вашей деятельности не получал (номер 36929)".
Нечего и говорить, что Сватиков ко мне не появлялся и что его ревизионная деятельность прекратилась и в Париже, и он, подобно Хлестакову, предпочел безследно испариться.
Начало конца.
С октября известия из России делались все тревожнее и тревожнее.
На мою телеграмму с просьбой правильно осветить политическое положение и опровергнуть трагические сообщения иностранных газет, генеральный штаб не отвечал, телеграфируя лишь о текущих делах, как будто все шло совершенно нормально.
14 ноября меня вызвал генерал адъютант короля и прочел мне длинную депешу бельгийского посланника в Петербурге, сообщавшую о падении Временного правительства, бегстве Керенского и об образовании советского правительства.
Посланник описывал уличные бои, массовые убийства и бомбардировку флотом Зимнего дворца.
В заключение он высказал мнение, что большевики заключат сепаратный мир, если союзники не примут немедленно энергичных мер.
Я ничего не мог сообщить генералу Бибейку, так как получил лишь телеграмму из ГУГШ об увеличении суточных моего помощника на пять франков, о положении же знал лишь из газет.
Мне казалось это хорошим признаком, так как думалось, что если бы действительно жизнь отечества ставилась на карту, то столь серьезное учреждение, как ГУГШ, не занималось бы столь маловажными вопросами.
Лишь 5 декабря вечером пришла первая официальная телеграмма о перевороте и об образовании коллегии народных комиссаров, а также о назначении прапорщика Крыленко. Одновременно Троцкий, ставший во главе министерства иностранных дел, обратился к союзникам, приглашая их заключить общее перемирие и угрожая в случае отказа сепаратным миром. (Подлинные тексты наиболее интересных телеграмм этой эпохи мною приведены в статье "Брест-Литовский мир и бельгийцы" "Возрождение" от 5, 7 и 11 июля 1933 года). Одновременно ГУГШ просил военных агентов посылать информацию об отношении союзников к перевороту в России и не прерывать налаженной работы. (...)
8 декабря у меня завтракал мой английский коллега граф Атлон. Он считал, что большевикам не удастся заключит мир, так как германские условия будут даже им не приемлемы. Кроме того, по имевшимся у англичан сведениям, среди народных комиссаров назревал раскол: Ленин хотел заключить мир во что бы то ни стало, Троцкий же считал, что мир может быть заключен лишь при условии, что германцы согласятся на принцип: "Без аннексий и контрибуций". Если немцы на это не пойдут, есть надежда, что Троцкий не допустит заключения мира.
Поэтому англичане думали, что следует поддержать Троцкого против Ленина.
Я повторил графу Атлону то, что говорил министру, т. е. что нельзя разсчитывать ни на кого из этой шайки бандитов и что единственная возможность возстановить Россию, и с нею вместе и русский фронт, это — немедленное занятие Петербурга отборными союзными войсками, арестовать и тут же повесить на фонарях Ленина, Троцкого, Крыленко и остальных комиссаров, образовать диктатуру и поддержать ее, пока ей не удастся укрепиться и возстановить порядок в стране и на фронте.
Я сказал ему, что по имеющимся у меня частным сведениям, часть гвардии и кавалерия сравнительно мало тронуты пропагандой, и их легко будет снова взять в руки.
Делать же ставку на Троцкого против Ленина — это только терять драгоценное время.
Граф Атлон ничего мне не ответил. Он лишь несколько раз повторил, как бы про себя: "Это трудно, трудно'',— но я понял, что несмотря на его родственные связи с королем (он — брат королевы) и, может быть, личное сочувствие, он безсилен повлиять на англо-американскую политику, перед которой преклонялись и французы. (...)
Прежбяно А.К. Крушение. 1917-1918 г.г. (окончание) // Возрождение. Париж, 1935. №3795, 24 октября, с. 3.
(...)
Последние месяцы на фронте.
22-го декабря я получил телеграмму, сообщавшую, что наши противники приняли требование комиссаров не перебрасывать войска на западный фронт и, таким образом, последнее препятствие для заключения перемирия отпало.
Положение русского представителя становилось более, чем трудным.
С одной стороны — фактическое прекращение войны (...) заставили нас порвать всякое общение с Петербургом и открыто высказать наше отрицательное отношение к советской власти, которую мы категорически отказывались признавать.
С другой стороны, назначенный большевиками после ареста генерала Марушевского начальником генерального штаба генерал Потапов, посылал слезные телеграммы, умоляя военных агентов продолжать в интересах союзников и во имя спасения нашей армии налаженную работу.
Посоветовавшись с бельгийским начальником штаба генералом Рюкуа, я после долгого перерыва возобновил посылку в ГУГШ осведомительных телеграмм, исключительно о переброске германских войск с восточного фронта на западный, в нарушение взятого ими обязательства при подписании перемирия.
Правильность этого решения подтвердилась полученной мною телеграммой от нашего военного агента в Лондоне, генерала Ермолова, получившего депешу от английского представителя в России с просьбой не прерывать работы в ГУГШ.
События в России продолжали развиваться. Постепенно генеральный штаб, сохранивший в первое время после переворота свою автономию, подпадал все больше и больше под контроль комиссаров. Шифры были в руках большевиков и на начавшиеся переговоры о заключении окончательного мира, конечно, не могли повлиять сообщения о нарушении немцами взятых на себя обязательств. Поэтому, послав две осведомительных телеграммы, я снова прекратил и на этот раз окончательно, всякие отношения с ГУГШ. (...)