Шарапов о Волынском

Мой дневник. CXVI. Ходатайство студентов перед ген. ад. Ванновским за Евреев. Евреи-интеллигенты. Dr. Вергун и г. Шварц. Лекция г. Волынского. Психология погромов. // Шарапов С.Ф. Сочинения. Том V. Вып. 14. М., 1901. с. 33-39.

---

{с. 35} (...)
   Недавно мне пришлось быть на знаменитой лекции знаменитого критика Волынского, по паспорту Флексера. Как «знатного иностранца», меня один приятель провел на эстраду аудитории Исторического Музея и мне пришлось два часа к ряду быть в непосредственной близости г. Волынского. Я наблюдал его фигуру, его интонацию {с. 36} голоса, его жесты в то время, как он обливал помоями всю русскую литературу, старую и новую с развязностью Михеля Реддиха из пьесы «Контрабандисты». Лично я против г. Волынского ничего ровно не имею, кое-что у него читал даже с удовольствием. (...)
   Но вот, что значит раса. Еслиб вы могли себе представить, сколько безсильной злобы клокотало в этой узенькой груди, сколько поношений и сквернословия извергали эти тонкие и бледные уста по адресу всех великих и малых русской литературы, умерших и живых. Как он характеризовал Толстого! Как ставил психиатрический диагноз Достоевскому, как покровительственно трепал по животу Чехова и Максима Горького! Даже наша долготерпеливая и симпатизирующая всякому «несчастненькому» молодежь, закупленная так сказать заранее семитическим происхождением г. Волынского, и та не удержалась, когда сей «критик» стал топить в грязи Щедрина и Михайловского. (...)
   Я сидел близко, видел г. Волынского почти в профиль и наблюдал за ним и собой. Это было небезполезное дело, так как тут я отчетливо понял психологию еврейских погромов. Свистеть я не свистал, потому что все-таки у меня есть выдержка, да и какое-то машинальное уважение к публичному слову, хотя-бы и злобному, и гнусному. Но я чувствовал, как у меня сжимаются кулаки и хочется, физически хочется дать тумака зазнавшемуся наглецу, или просто нахлобучить ему шапку на глаза и вытолкать за дверь. Хуже всего то, что лекция была совсем не глупа и высказано было много правды. Но самая резкая правда, идущая из любящего сердца, может вызвать разве стыд и слезы, а простая невежливость, или легкая дерзость, но пропитанная злобой и ненавистью, может довести {с. 37} человека до изступления. Г. Волынский был нагл, как только быть может нагл Еврей, которому уже не нужно сдерживать себя и притворяться. Он пришел бросить вызов всей русской современной литературе и журналистике, которая в нем, Волынском, не опознала учителя и гения. Этой нотой была пронизана вся лекция, все сводилось к этому и чем остроумней были «словечки» и злее выходки лектора против живых и покойников, тем больше хотелось крикнуть ему:
   — Ну, положим, в том, что ты говоришь, есть доля правды. Но как ты смеешь так говорить? Каждое твое слово есть вызов и оскорбление.
   Я думаю, что это было общее ощущение, с которым все и разошлись с этой лекции. Мне кажется, что нечто в этом роде чувствовали Хохлы, распарывавшие перины и подушки при еврейских погромах. Грабит и высасывает сок одинаково и Русский, и Еврей, и озверевший русский кулак едва-ли уступит Еврею по части кровопивства. Но если самый факт можно вытерпеть и молча перестрадать, то нельзя перенести злобного издевательства, вызова и оскорбления. (...)

Шарапов у Витте

Мой дневник. CLXII. Мое свидание с С.Ю. Витте. Почему необходимо опубликовать этот разговор. Обмен мыслей о валюте. Земледельческие орудия. // Шарапов С.Ф. Сочинения. Том VII. Вып. 19. М., 1902. с. 49-65.

---

( Read more... )

   Я заметил на лице министра тень неудовольствия. До сих пор совершенно спокойный и даже благодушный, С.Ю. Витте нервно заговорил:
   — Послушайте, Сергей Федорович, я ваши теории знаю не сегодня. Вступать с вами в теоретические словопрения считаю совершенно безполезным, потому что вы фанатик бумажных денег. Пожалуйста, не сердитесь, я это вам не в упрек говорю. Вы над этим вопросом поработали, вы дали несколько новых и оригинальных идей, которые вам дороги, а потому вы и не можете не быть фанатиком. Но я прежде всего практик. Поймите, кто-бы не сидел вот за этим столом, если он желает делать сериозное дело, а не гоняться за фантазиями, он в области финансов может опираться только на твердые, ясные и всеми признанные положения науки. Тут нет места никаким пристрастиям, никаким личным воззрениям и всего менее рискованным опытам и новаторству. Я уверен, что сядьте вы на место министра финансов, почувствуйте над собою его ответственность, вы станете делать то же самое, что и я, что и мои предшественники, что и завтрашний министр финансов, который меня сменит. Итак, попробуемте определить те условия, в которых мне приходится работать. В финансовой науке, как вам известно, существует три течения: золотой монометаллизм, биметаллизм и различные теории бумажно-денежного обращения, которые все известны под общим термином «утопий», не исключая, конечно, и вашей. {с. 55} На котором из этих течений прикажете остановиться министру Финансов? Очевидно, он может следовать только общепризнанному. Таковым является в наше время золотой монометаллизм. Вся европейская и наша наука за него. Золото признается всеми единственным благородным металлом, пригодным в основание для валюты, почему на золотую валюту и перешли почти все страны мира. От биметаллизма не осталось ничего. Кто его представлял? Почти один Брайян. Теперь и он торжественно провалился и исчез с горизонта. Соединенные Штаты были единственной страной, где за биметаллизм было огромное и очень сильное течение. Теперь от него ничего не осталось, и ваш Брайян преспокойно издает какую-то газету. В Европе совершенно заглохли всякие биметаллические лиги и прекратилась всякая агитация за серебро. Вы мне не назовете ни одного крупного ученого имени, которое принадлежало-бы биметаллистам. Про бумажные деньги я не буду и говорить. Укажите мне хоть одного сколько-нибудь известного ученого, который разделял-бы ваши воззрения. Вы приведете мне Антоновича? Да, он теперь сочувствует вам. Но пока он был на кафедре, он о бумажных деньгах говорить не решался. В своей магистерской диссертации он только доказывает, что и выпускаемые государственной властью нефундированные деньги могут иметь такое-же производительное значение, как и банковые билеты, разменные на металл. Вы видите, как это скромно и невинно. Но попробуй тогда Антонович говорить о бумажных деньгах в вашем смысле, т.е. как о практически осуществимой и научно верной денежной системе, ему пришлось-бы оставить кафедру. И вот, теперь позвольте предложить вам вопрос: на чем должен остановиться здравомыслящий министр Финансов, когда обстоятельства заставят его практически поставить вопрос о денежной системе? Вот почему и Рейтерн, и Бунге, и Вышнеградский, и я идем совершенно в одном направлении. Пока фактически существовал биметаллизм, русский министр Финансов хлопотал о возстановлении металлического обращения, не поднимая вопрос о металле, ибо этот вопрос {с. 56} был праздный, и не касаясь собственно денежной системы. Теперь, с обезценением серебра, министр Финансов может говорить лишь о золотом обращении, а следовательно о золотой валюте. Надеюсь, вам моя точка зрения ясна?( Read more... )