![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
aznevtelenПотресов А.Н. Готтентот. // День. Пг., 1917. №229 (1679), 24.12 (06.01), с. 2-3.
Имя Ленина — под всеми декретами. Имя Ленина — у всех на устах. Одни произносят его с восторгом фанатических поклонников, другие — с отвращением и ненавистью. Но и те, и другие в своем огромном большинстве плохо представляют себе конкретно, что такое Ленин. И не только люди обывательской массы, но и завзятые политики.
Ибо, в противоположность Троцкому, этому сладкозвучному тенору большевизма, Ленин редко появляется у рампы общественности. Он режиссирует из-за кулис, предпочитая скрываться от любопытствующих взоров друзей и врагов, и потому окутан дымкой таинственности, окружен ореолом заправского, с головы до ног заговорщика.
«Великий инквизитор» большевизма именно тем и интригует воображение толпы, что он мало кому известен, что он — икс.
И вокруг этого икса тем самым может легко создаться легенда... Может быть, она уже создается... Может быть, где-нибудь в толще народной фантазия уже работает, складывая образ, как работала когда-то вокруг фигуры Гришки Отрепьева...
Я не задаюсь в нижеследующих строчках попыткой подорвать эту работу фантазии, нарисовав подлинный конкретный портрет мне очень хорошо знакомого Ленина. Для этого рамки газетной статьи, мимолетного наброска, слишком тесны... Когда-нибудь, в другой раз, я попытаюсь это сделать. Сейчас мне хочется только возстановить в своей памяти мои первые впечатления от будущего горе-диктатора.
Говорят, что первые впечатления сплошь и рядом наиболее показательны, меньше всего обманывают...
Я встретился с ним ровно 23 года назад, в декабре 1894 года на Охте, в квартире у одного знакомого инженера [Р.Э. Классона, проживавшего на ул. Панфилова, 26], где на рождественских праздниках собрались десяток-другой интеллигентов, по преимуществу уже прикосновенных к марксистскому движению того времени, и где тотчас же разговор зашумел вокруг литературной злобы для того времени,— вокруг только что вышедшей книжки Плеханова-Бельтова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», отчасти — также касаясь взглядов П. Струве, недавно перед тем дебютировавшего своими «Критическими заметками».
Разговор мог принять тем более оживленный характер, что автор «Критических заметок» П. Струве был в числе посетителей этой вечеринки и принимал горячее участие в спорах... Я не помню в точности содержания спора. Но у меня сохранилось ощущение от моей первой встречи с Ульяновым-Лениным...
— «Крупный человек,— сказал мне Струве, когда мы возвращались поздно ночью домой...— Да, прекрасная голова, отличный логический аппарат, но — ужасный сектант! Сектант в подходе к каждому вопросу.
Для него вся сложность жизни сводится к двухцветной комбинации — черного цвета «буржуазии», «общества», и красного — революционного пролетариата и нет той гаммы тонов, из которой в действительности слагается подлинная, не теоретизированная, а подслушанная и подсмотренная жизнь... В этом человеке — безспорная сила, но и столь же несомненная слабость... Какой-то органический порок, какой-то огромный изъян. Отсутствие малейшего чувства исторической перспективы и полнейшее неумение разбираться в общественной психологии.
Примитивизм, упрощение всего, к чему прикасается логический аппарат Ульянова-Ленина,— вот было резюмэ моих первых впечатлений...
И мое дальнейшее знакомство с ним, во всех своих многочисленных перипетиях, только укрепило меня в этом моем первом впечатлении... Мне представлялось вначале, что этот примитивизм способен сдаться перед натиском времени, мне особенно стало это казаться тогда, когда непосредственно после этой встречи, мы завязали с ним деловые отношения и совместно выпустили сборник статей, сожженный рукою Бонч-Бруевича того времени весной 1895 года.
Мне это еще более стало казаться, когда у нас обоих сложилась идея создать орган нелегальной марксистской мысли и когда на эту тему мы перекидывались письмами, находясь оба в ссылке и задаваясь целью обслуживать не только рабочее движение в узком смысле этого слова, но и все освободительное движение против царизма в целом, поставив в его центре пролетариат. Словом, тогда задумывались «Искра» и «Заря»...
К сожалению, первое впечатление оказалось более правильным, чем все последующие попытки его изменить.
Увы! примитивизм Ленина не способен к развитию. Примитивизм — его неотъемлемое свойство. Более того, он самое характерное выражение не только его ума, но и всей его личности, всего его душевного склада.
Он так же примитивен в своей морали, в своих отношениях к людям, как примитивна и его логика, не вмещающая ничего осложняющего. Его примитивизм в морали с точки общественных отношений людей XX века кажется отсутствием морали, представляется аморализмом, известным под именем безчестности.
На самом деле, это не такой первобытный человек: готтентот с точки зрения европейца может тоже показаться чудовищным в своих человеческих отношениях; на самом же деле, он выявляет лишь примитивизм готтентотской культуры. Так и Ленин.
Это — совершенно исключительный образчик примитивизма. Это — редкая игра природы. Это — любопытный объект для психолога и, может быть, для психиатра...
Беда только в том, что примитивизм Ленина чрезвычайно пришелся ко двору примитивизму России.
По Сеньке — шапка.
Но это уже более общая тема, которой я не хочу касаться в этой беглой заметке. Я хотел лишь воскресить в своей памяти исходный момент моих наблюдений над Лениным.
Имя Ленина — под всеми декретами. Имя Ленина — у всех на устах. Одни произносят его с восторгом фанатических поклонников, другие — с отвращением и ненавистью. Но и те, и другие в своем огромном большинстве плохо представляют себе конкретно, что такое Ленин. И не только люди обывательской массы, но и завзятые политики.
Ибо, в противоположность Троцкому, этому сладкозвучному тенору большевизма, Ленин редко появляется у рампы общественности. Он режиссирует из-за кулис, предпочитая скрываться от любопытствующих взоров друзей и врагов, и потому окутан дымкой таинственности, окружен ореолом заправского, с головы до ног заговорщика.
«Великий инквизитор» большевизма именно тем и интригует воображение толпы, что он мало кому известен, что он — икс.
И вокруг этого икса тем самым может легко создаться легенда... Может быть, она уже создается... Может быть, где-нибудь в толще народной фантазия уже работает, складывая образ, как работала когда-то вокруг фигуры Гришки Отрепьева...
Я не задаюсь в нижеследующих строчках попыткой подорвать эту работу фантазии, нарисовав подлинный конкретный портрет мне очень хорошо знакомого Ленина. Для этого рамки газетной статьи, мимолетного наброска, слишком тесны... Когда-нибудь, в другой раз, я попытаюсь это сделать. Сейчас мне хочется только возстановить в своей памяти мои первые впечатления от будущего горе-диктатора.
Говорят, что первые впечатления сплошь и рядом наиболее показательны, меньше всего обманывают...
Я встретился с ним ровно 23 года назад, в декабре 1894 года на Охте, в квартире у одного знакомого инженера [Р.Э. Классона, проживавшего на ул. Панфилова, 26], где на рождественских праздниках собрались десяток-другой интеллигентов, по преимуществу уже прикосновенных к марксистскому движению того времени, и где тотчас же разговор зашумел вокруг литературной злобы для того времени,— вокруг только что вышедшей книжки Плеханова-Бельтова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», отчасти — также касаясь взглядов П. Струве, недавно перед тем дебютировавшего своими «Критическими заметками».
Разговор мог принять тем более оживленный характер, что автор «Критических заметок» П. Струве был в числе посетителей этой вечеринки и принимал горячее участие в спорах... Я не помню в точности содержания спора. Но у меня сохранилось ощущение от моей первой встречи с Ульяновым-Лениным...
— «Крупный человек,— сказал мне Струве, когда мы возвращались поздно ночью домой...— Да, прекрасная голова, отличный логический аппарат, но — ужасный сектант! Сектант в подходе к каждому вопросу.
Для него вся сложность жизни сводится к двухцветной комбинации — черного цвета «буржуазии», «общества», и красного — революционного пролетариата и нет той гаммы тонов, из которой в действительности слагается подлинная, не теоретизированная, а подслушанная и подсмотренная жизнь... В этом человеке — безспорная сила, но и столь же несомненная слабость... Какой-то органический порок, какой-то огромный изъян. Отсутствие малейшего чувства исторической перспективы и полнейшее неумение разбираться в общественной психологии.
Примитивизм, упрощение всего, к чему прикасается логический аппарат Ульянова-Ленина,— вот было резюмэ моих первых впечатлений...
И мое дальнейшее знакомство с ним, во всех своих многочисленных перипетиях, только укрепило меня в этом моем первом впечатлении... Мне представлялось вначале, что этот примитивизм способен сдаться перед натиском времени, мне особенно стало это казаться тогда, когда непосредственно после этой встречи, мы завязали с ним деловые отношения и совместно выпустили сборник статей, сожженный рукою Бонч-Бруевича того времени весной 1895 года.
Мне это еще более стало казаться, когда у нас обоих сложилась идея создать орган нелегальной марксистской мысли и когда на эту тему мы перекидывались письмами, находясь оба в ссылке и задаваясь целью обслуживать не только рабочее движение в узком смысле этого слова, но и все освободительное движение против царизма в целом, поставив в его центре пролетариат. Словом, тогда задумывались «Искра» и «Заря»...
К сожалению, первое впечатление оказалось более правильным, чем все последующие попытки его изменить.
Увы! примитивизм Ленина не способен к развитию. Примитивизм — его неотъемлемое свойство. Более того, он самое характерное выражение не только его ума, но и всей его личности, всего его душевного склада.
Он так же примитивен в своей морали, в своих отношениях к людям, как примитивна и его логика, не вмещающая ничего осложняющего. Его примитивизм в морали с точки общественных отношений людей XX века кажется отсутствием морали, представляется аморализмом, известным под именем безчестности.
На самом деле, это не такой первобытный человек: готтентот с точки зрения европейца может тоже показаться чудовищным в своих человеческих отношениях; на самом же деле, он выявляет лишь примитивизм готтентотской культуры. Так и Ленин.
Это — совершенно исключительный образчик примитивизма. Это — редкая игра природы. Это — любопытный объект для психолога и, может быть, для психиатра...
Беда только в том, что примитивизм Ленина чрезвычайно пришелся ко двору примитивизму России.
По Сеньке — шапка.
Но это уже более общая тема, которой я не хочу касаться в этой беглой заметке. Я хотел лишь воскресить в своей памяти исходный момент моих наблюдений над Лениным.
