![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
aznevtelenДебогорий-Мокриевич В.К. Политическая свобода в революционных программах. // Свободная Россия. Женева, 1889. №1, с. 2-5.
{с. 2}
Развитие наших революционных кружков в начале 70-х годов носило односторонний характер: мы изучали социалистические теории, знакомились с социалистическим движением на Западе, разсуждали и спорили о применении социализма на русской почве; но политические учреждения передовых стран нас не интересовали. Французская республика, английская ограниченная монархия, швейцарская федерация — все это были для нас «буржуазные» государства, не имевшие, как тогда казалось, никакого отношения к социализму, и у которых поэтому нам, русским социалистам, нечему было учиться. К своим русским общественным течениям с политическою окраскою мы относились даже враждебно, называя их попросту «буржуазными конституционными вожделениями». Я не буду останавливаться на постепенной переработке социально-экономических идей и программ 70-х годов и ограничусь указанием на одну характерную черту, именно: до самого конца 77 г. в понятиях о «свободе» мы не сделали ни одного шага вперед и, так сказать, замерзли на отрицании политической свободы, продолжая лелеять мечты об «анархической воле».
Между тем «народохождение», которым увлекались мы, в положительном отношении дало весьма ничтожные результаты. Мы пропагандировали и среди крестьян, и среди рабочих; занимались в артелях; ходили на фабрики... Пытались делать стачки... Пробовали даже бунтовать... Главнейшим последствием всех этих попыток оказывались тюрьмы и политические процессы.
После этого среди «народников» образовались два течения: одни продолжали стоять за пропаганду социализма, другие, более революционного темперамента, обратили свои силы непосредственно на борьбу с правительством. Вопрос политической свободы сам собою выдвигался на очередь. В 78 и первой половине 79 г. произошло более десятка вооруженных сопротивлений при арестах; но что же это было, как не мужественная защита основного права {с. 3} человека: неприкосновенности лица и домашнего очага? — Однако полное незнакомство с политическими вопросами, вследствие отрицательного отношения к ним раньше, привело революционеров в последующем ходе движения к крупным ошибкам.
В половине 79 г. организовалась «Народная Воля». Борьба с самодержавным правительством приняла, с одной стороны, более систематический характер, но с другой — иллюзии, оставшиеся по наследству от «народничества», и в связи с ними враждебное противопоставление революционеров обществу повредили делу. Вопреки всем неудачам, какие нас постигли в период пропаганды и народохождения, вера в то, будто русский народ проникнут социалистическими идеалами, продолжала существовать у народовольцев; эта вера была так сильна, что, по их мнению, русское собрание народных представителей, избранное всеобщею подачею голосов, должно было оказаться неизбежно социалистическим. Находясь, как вне народа, так равно и вне общества, и представляя из себя замкнутую организацию, народовольцы поставили своею целью переворот политический и социальный одновременно и логически должны были додуматься до «захвата власти». Но подобная программа (мы не говорим уже о социализме, а берем только ея политическую сторону) не могла найти сочувствия в наших оппозиционных, общественных течениях, по преимуществу земских и областных, а следовательно децентралистических и ни в каком случае не якобинских. Получилось печальное раздвоение сил: революционное и земско-либеральное движение — оба пошли своим путем, и вместо единодушной борьбы с общим врагом установилась рознь, послужившая лишь к выгоде правительства.
К 82-му году организация Народной Воли была разбита правительством. Единственное положительное наследство от десятилетнего революционного опыта, переданное поколению 80-х годов, было сознание необходимости борьбы за политическую свободу. После анархического тумана — это был громадный шаг вперед; но ряд неблагоприятных обстоятельств чрезвычайно затруднил дальнейший ход движения. Народовольческая организация была разбита правительством наголову; дело приходилось начинать заново, притом людям молодым, мало опытным и часто даже незнакомым с историей нашего революционного движения. Старые народовольцы начали с критики народничества; сами бывшие народники, они понимали, если не все слабые стороны своей прежней программы, то по крайней мере некоторые. Не смотря на массовые высылки, процессы и виселицы, самое большое количество которых выпадает на 79-й год, правительству не удалось задушить тогда движения: уцелевшие революционеры организовались в «Исполнительный Комитет», и движение продолжалось под новым знаменем. Ничего подобного не повторилось в 80-х годах. Молодым революционерам этого времени значительно труднее было ориентироваться в прошлом и отделить правду от ошибок; недавнее прошлое — покрытое славою — слепило глаза; о серьезной критике не могло быть и речи: старый Исполнительный Комитет являлся для молодежи авторитетом. Начался ряд неудачных попыток к возстановлению «Народной Воли», и из года в год потянулся нескончаемый ряд жертв, ссылаемых по большей части административным порядком в Сибирь и другие окраины России. Эти неудачи приписывались полицейским условиям и собственной неорганизованности, что уже само по себе препятствовало применению строгой критики к самым принципам «Народной Воли». Вся энергия и все умственные силы шли на практическую борьбу и на технику дела, а не на принципиальную переработку программ. Организация какой-нибудь подпольной типографии, вопрос о том — откуда достать шрифты и как укрыть их от глаз полиции, часто занимал умы более вопросов принципиальных, а между тем полиция скоро раскрывала конспирации, и люди гибли, не оставляя после себя никаких глубоких следов. Если бы хоть одной группе удалось просуществовать сколько-нибудь продолжительное время, то, по всему вероятию, ея члены разобрались бы, наконец, как в ошибках предшественников, так и в своих собственных; но силы гибли при самом начале попыток. Жизнь очень грубый учитель и требует массы жертв. И действительно, неудачи, являвшиеся результатом безсилия, прежде всего подорвали веру в старую народовольческую иллюзию «захвата власти», о которой смешно было уже в 80-х годах и мечтать, а не только ставить ее в программу. Вместе с тем пала и логически связанная с «захватом власти» надежда реогранизовать Россию на социалистических началах в ближайшем будущем. В конце 85 г. в передовой статье 11 и 12 № «Народной Воли» говорится следующее: «Нападки социалистов на западно-европейские конституционные учреждения и проповедь всемирной социальной революции — была одною из важнейших причин, почему вопрос о политической свободе стыдливо игнорировался в надежде непосредственною пропагандою в народе добиться социального и политического переворота одновременно. Жизнь разбила эту надежду самым безпощадным образом».
Не останавливаясь в частности на исторических ошибках в которые впал автор этой статьи, т.к. «Народная Воля» конца 70-х и начала 80-х, поставившая своею целью именно одновременный переворот политический и социальный, вовсе не проповедывала всемирной социальной революции и вовсе не игнорировала вопрос о политической свободе,— тем не менее в общем мы находим мысль верною; и если бы автор развил эту мысль последовательно до конца, то, вероятно, пришел бы к правильным выводам. Но народнические соображения на ту тему, что в России все классы слабы, кроме крестьян и рабочих, и что поэтому у нас не может быть, да на самом деле и «нет партии, которая воспользовалась бы переворотом для своих эгоистических целей»,— привели автора к противоречивому заключению, что ближайшее будущее в России принадлежит народу, который, конечно, и не замедлит, сделавшись «самодержавным», уничтожить эксплуатацию труда. Таким образом, в окончательном выводе получалось то самое, с отрицания чего автор начал: именно, что политический переворот окажется в России вместе с тем и социалистическим.
Вопросу о политической свободе у нас, как говорится, не повезло. В начале движения ему совершенно не давали места, потом — хотя жизнь и принудила считаться с ним — он ни разу не ставился у нас правильно. Даже ревностные защитники политической свободы, доказывая необходимость ея, обыкновенно прибегали к тому соображению, что она нужна для социализма и социалистов. Как бы ни было справедливо подобное мнение, нельзя однако не заметить, что этот прием защиты, благодаря своей односторонности, очень часто служил к затемнению вопроса. Желание, так сказать, подрумянить значение политической свободы привело, как нам кажется, и автора передовой статьи 11 и 12 № «Народной Воли» к противоречиям. Раз и навсегда необходимо признать ту истину, что свобода сама по себе есть благо. Она вовсе не нуждается ни в румянах, ни в прикрасах. Установится социализм или нет, но если только правительство {с. 4} будет лишено возможности делать ночные обыски, арестовывать и ссылать людей административным порядком — и это уже само по себе будет благом. Станем ли мы в будущем пропагандировать социализм или нет, но свобода слова, печати, сходок сама по себе есть благо. Что бы я ни пропагандировал — безпоповскую ересь или коммунизм,— это мое дело, и я только хочу, чтобы мне никто не мог препятствовать в этом. Неужели же стремление к приобретению подобных прав нуждается еще в каких-нибудь посторонних подкреплениях?
Составители 11 и 12 № «Народной Воли», вероятно, и сами заметили бы свои противоречия, но, арестованные вскоре после выхода №, они не успели довести до конца дела критики. С 86-го года опять наступила глухая борьба, продолжающаяся и по настоящую пору, смысл которой с трудом улавливается людьми, стоящими сколько-нибудь в стороне. Все знают, что время от времени производятся во всей России аресты; знают, что ежегодно сотни лиц ссылаются этапным порядком в Сибирь... За что? За попытки к борьбе во имя невыясненных требований... Цельной же, сколько-нибудь выработанной программы революционное движение не имеет. Да это и не удивительно: ни сходок, ни подпольных органов, при помощи которых люди могли бы хоть некоторое время обмениваться своими взглядами... Вчера зародившаяся группа — сегодня уже погибает... В довершение ко всему, упразднена даже та небольшая гласность, какою страна пользовалась раньше: в 70-х годах по одним газетных отчетам о процессах можно было довольно безошибочно судить о размерах и характере движения; ныне — все дела оканчиваются судами при закрытых дверях, либо административным порядком, и в печать проникают только одне отрывочные сведения. Россия сделалась похожею на завязанный мешок, внутри которого совершаются самые потрясающие трагедии, мало кому известные.
Итак, бросая общий взгляд на историю нашего революционного движения, я позволю себе охарактеризовать его следующими словами: тогда как в начале 70-х годов пропаганда социализма была основным пунктом революционных программ и после того из года в год постепенно ослабевает и отодвигается на второй план,— вопрос политической свободы, к которому в начале относились отрицательно, к 78-му г. выдвинулся практически, к 79 г. признан был принципиально и с той поры поглощает почти все революционные силы. Вследствие невыясненности вопроса, борьба за политическую свободу приняла частный характер, свелась почти исключительно к борьбе за личные права, и в этом виде она продолжается до самой последней минуты. В тюрьмах и на этапах борьба эта становится открытой и доходит иногда до кровавых расправ.
Прошло более десяти лет, как совершился поворот в политике, и между тем революционеры до сих пор не разобрались в этом вопросе; внутри России, благодаря полицейским условиям, это оказывалось делом невозможным, но нашей заграничной революционной прессе, повидимому, ничто не препятствовало; тем не менее и здесь в этом отношении сделано было крайне мало. Вместо того, чтобы принять вопрос политический за исходную точку, как при оценке прошлого движения, так равно и для выработки будущих программ,— наши революционные писатели устремили свое внимание, главным образом, опять на социалистические теории. Одни принялись отстаивать старую народовольческую программу, другие — народничеству и народовольчеству противопоставили марксизм. По вопросу о русской крестьянской общине поднялась жаркая полемика... можно было бы подумать, что от исхода этой полемики зависела будущность России. Неудачи пропагандистов 70-х годов стали объяснять ненаучностью их социалистических теорий, забывая, или даже быть может просто не понимая того, что неудачи эти явились результатом не тех или других социалистических теорий, а вследствие ошибочной постановки всего дела: ибо там, где нет свободы слова и печати, не может быть широкой пропаганды социализма.
Правда, еще в 1883 году появилась брошюра: «Социализм и Политическая борьба», в которой автор, социал-демократ, касается политического вопроса и предлагает социалистам на будущее время выставить такую программу, которая «не пугая никого далеким пока красным призраком» (т.е. социальной революцией) «вызывала бы к нашей революционной партии сочувствие всех не принадлежащих к систематическим противникам демократии» и под которой «вместе с социалистами могли бы подписаться очень многие представители нашего либерализма». Но этим дело и кончается. Сами социал-демократы такой программы не выставили, а в последующих своих брошюрах и статьях они ни разу более не возвращались к этому вопросу. Сделавши для себя фетиша из фабричного рабочего, они, подобно старым народникам, подводившим все свои теории к мужику, из всех сил стараются достигнуть того же по отношению к рабочему. Политическая свобода нужна, по их мнению, для того, чтобы получить возможность организовывать рабочую партию,— но, с другой стороны, и эту самую свободу можно завоевать только при помощи рабочей же партии. В виду этого они предлагают революционерам заняться пропагандою, чтобы «возбудить в рабочем классе симпатии к свободным политическим учреждениям». «Другого пути нет — и быть не может», так как «политическая свобода будет завоевана рабочим классом, либо ее совсем не будет», говорят они в сборнике «Социал-Демократ», вышедшем в 88 г. Если принять во внимание, что наши социал-демократы не признают возможным для России «перескочить через классовый парламентаризм», т.е., выражаясь более простым языком, от ближайшего будущего они ждут конституции, а вовсе не социализма, то в итоге получается заколдованный круг. В самом деле: ожидание конституции, а не социализма, указывает на различие во взглядах социал-демократов и народовольцев на наше общество. Народовольцы утверждали, что в России все классы слабы кроме народа, и поэтому надеялись на осуществление социалистического строя в ближайшем будущем, находя, вероятно, что в России «класс буржуазии», или, по нашему, общество, все-таки {с. 5} окажется значительно сильнее «рабочего класса», даже при том условии, когда этот последний будет обладать серьезным развитием. Но в таком случае не проще ли и не логичнее ли в настоящую минуту писать, говорить и обращаться к «классу», уже заинтересованному в политической свободе и более сильному, чем к слабому «классу», да к тому же еще непонимающему пользы свободных политических учреждений?... Подумайте только, какая сизифова работа — «возбуждать симпатии» к непонятным учреждениям среди людей неграмотных, неразвитых, и, вдобавок, при современных полицейских порядках?..
Вся эта неясность в понятиях, как нам кажется, произошла у социал-демократов вследствие их желания пристегнуть к делам «рабочий класс»; навязать его революционерам во что бы то ни стало даже там, где менее всего может быть он пригоден. Конечно, и на наш взгляд следует привлекать к делу из крестьян и рабочих отдельные развитые личности, понимающие преимущества свободных политических учреждений, но подобных лиц так мало, они составляют такое редкое явление в России, что смешно на этом теперь строить программу. Сколько бы не говорили бы нам и не доказывали, что наше общество вяло, трусливо, слабо и т.п., тем не менее надо признать, что вне общества нет элементов, способных поддержать революционеров в борьбе за свободу. Чем скорее сознает эту истину русская революционная молодежь — тем будет лучше: пора забыть враждебное деление на нас-социалистов и на буржуа-либералов. И когда те сотни людей, что теперь из года в год ссылаются в Сибирь, пойдут в ту же ссылку во имя ясно поставленной политической программы, более или менее общей для всех недовольных нынешним режимом,— тогда это уже не будет борьбою нигилистов, а борьбою общерусской оппозиции с самодержавным правительством — и только тогда можно будет надеяться на какой-нибудь успех.
{с. 2}
Развитие наших революционных кружков в начале 70-х годов носило односторонний характер: мы изучали социалистические теории, знакомились с социалистическим движением на Западе, разсуждали и спорили о применении социализма на русской почве; но политические учреждения передовых стран нас не интересовали. Французская республика, английская ограниченная монархия, швейцарская федерация — все это были для нас «буржуазные» государства, не имевшие, как тогда казалось, никакого отношения к социализму, и у которых поэтому нам, русским социалистам, нечему было учиться. К своим русским общественным течениям с политическою окраскою мы относились даже враждебно, называя их попросту «буржуазными конституционными вожделениями». Я не буду останавливаться на постепенной переработке социально-экономических идей и программ 70-х годов и ограничусь указанием на одну характерную черту, именно: до самого конца 77 г. в понятиях о «свободе» мы не сделали ни одного шага вперед и, так сказать, замерзли на отрицании политической свободы, продолжая лелеять мечты об «анархической воле».
Между тем «народохождение», которым увлекались мы, в положительном отношении дало весьма ничтожные результаты. Мы пропагандировали и среди крестьян, и среди рабочих; занимались в артелях; ходили на фабрики... Пытались делать стачки... Пробовали даже бунтовать... Главнейшим последствием всех этих попыток оказывались тюрьмы и политические процессы.
После этого среди «народников» образовались два течения: одни продолжали стоять за пропаганду социализма, другие, более революционного темперамента, обратили свои силы непосредственно на борьбу с правительством. Вопрос политической свободы сам собою выдвигался на очередь. В 78 и первой половине 79 г. произошло более десятка вооруженных сопротивлений при арестах; но что же это было, как не мужественная защита основного права {с. 3} человека: неприкосновенности лица и домашнего очага? — Однако полное незнакомство с политическими вопросами, вследствие отрицательного отношения к ним раньше, привело революционеров в последующем ходе движения к крупным ошибкам.
В половине 79 г. организовалась «Народная Воля». Борьба с самодержавным правительством приняла, с одной стороны, более систематический характер, но с другой — иллюзии, оставшиеся по наследству от «народничества», и в связи с ними враждебное противопоставление революционеров обществу повредили делу. Вопреки всем неудачам, какие нас постигли в период пропаганды и народохождения, вера в то, будто русский народ проникнут социалистическими идеалами, продолжала существовать у народовольцев; эта вера была так сильна, что, по их мнению, русское собрание народных представителей, избранное всеобщею подачею голосов, должно было оказаться неизбежно социалистическим. Находясь, как вне народа, так равно и вне общества, и представляя из себя замкнутую организацию, народовольцы поставили своею целью переворот политический и социальный одновременно и логически должны были додуматься до «захвата власти». Но подобная программа (мы не говорим уже о социализме, а берем только ея политическую сторону) не могла найти сочувствия в наших оппозиционных, общественных течениях, по преимуществу земских и областных, а следовательно децентралистических и ни в каком случае не якобинских. Получилось печальное раздвоение сил: революционное и земско-либеральное движение — оба пошли своим путем, и вместо единодушной борьбы с общим врагом установилась рознь, послужившая лишь к выгоде правительства.
К 82-му году организация Народной Воли была разбита правительством. Единственное положительное наследство от десятилетнего революционного опыта, переданное поколению 80-х годов, было сознание необходимости борьбы за политическую свободу. После анархического тумана — это был громадный шаг вперед; но ряд неблагоприятных обстоятельств чрезвычайно затруднил дальнейший ход движения. Народовольческая организация была разбита правительством наголову; дело приходилось начинать заново, притом людям молодым, мало опытным и часто даже незнакомым с историей нашего революционного движения. Старые народовольцы начали с критики народничества; сами бывшие народники, они понимали, если не все слабые стороны своей прежней программы, то по крайней мере некоторые. Не смотря на массовые высылки, процессы и виселицы, самое большое количество которых выпадает на 79-й год, правительству не удалось задушить тогда движения: уцелевшие революционеры организовались в «Исполнительный Комитет», и движение продолжалось под новым знаменем. Ничего подобного не повторилось в 80-х годах. Молодым революционерам этого времени значительно труднее было ориентироваться в прошлом и отделить правду от ошибок; недавнее прошлое — покрытое славою — слепило глаза; о серьезной критике не могло быть и речи: старый Исполнительный Комитет являлся для молодежи авторитетом. Начался ряд неудачных попыток к возстановлению «Народной Воли», и из года в год потянулся нескончаемый ряд жертв, ссылаемых по большей части административным порядком в Сибирь и другие окраины России. Эти неудачи приписывались полицейским условиям и собственной неорганизованности, что уже само по себе препятствовало применению строгой критики к самым принципам «Народной Воли». Вся энергия и все умственные силы шли на практическую борьбу и на технику дела, а не на принципиальную переработку программ. Организация какой-нибудь подпольной типографии, вопрос о том — откуда достать шрифты и как укрыть их от глаз полиции, часто занимал умы более вопросов принципиальных, а между тем полиция скоро раскрывала конспирации, и люди гибли, не оставляя после себя никаких глубоких следов. Если бы хоть одной группе удалось просуществовать сколько-нибудь продолжительное время, то, по всему вероятию, ея члены разобрались бы, наконец, как в ошибках предшественников, так и в своих собственных; но силы гибли при самом начале попыток. Жизнь очень грубый учитель и требует массы жертв. И действительно, неудачи, являвшиеся результатом безсилия, прежде всего подорвали веру в старую народовольческую иллюзию «захвата власти», о которой смешно было уже в 80-х годах и мечтать, а не только ставить ее в программу. Вместе с тем пала и логически связанная с «захватом власти» надежда реогранизовать Россию на социалистических началах в ближайшем будущем. В конце 85 г. в передовой статье 11 и 12 № «Народной Воли» говорится следующее: «Нападки социалистов на западно-европейские конституционные учреждения и проповедь всемирной социальной революции — была одною из важнейших причин, почему вопрос о политической свободе стыдливо игнорировался в надежде непосредственною пропагандою в народе добиться социального и политического переворота одновременно. Жизнь разбила эту надежду самым безпощадным образом».
Не останавливаясь в частности на исторических ошибках в которые впал автор этой статьи, т.к. «Народная Воля» конца 70-х и начала 80-х, поставившая своею целью именно одновременный переворот политический и социальный, вовсе не проповедывала всемирной социальной революции и вовсе не игнорировала вопрос о политической свободе,— тем не менее в общем мы находим мысль верною; и если бы автор развил эту мысль последовательно до конца, то, вероятно, пришел бы к правильным выводам. Но народнические соображения на ту тему, что в России все классы слабы, кроме крестьян и рабочих, и что поэтому у нас не может быть, да на самом деле и «нет партии, которая воспользовалась бы переворотом для своих эгоистических целей»,— привели автора к противоречивому заключению, что ближайшее будущее в России принадлежит народу, который, конечно, и не замедлит, сделавшись «самодержавным», уничтожить эксплуатацию труда. Таким образом, в окончательном выводе получалось то самое, с отрицания чего автор начал: именно, что политический переворот окажется в России вместе с тем и социалистическим.
Вопросу о политической свободе у нас, как говорится, не повезло. В начале движения ему совершенно не давали места, потом — хотя жизнь и принудила считаться с ним — он ни разу не ставился у нас правильно. Даже ревностные защитники политической свободы, доказывая необходимость ея, обыкновенно прибегали к тому соображению, что она нужна для социализма и социалистов. Как бы ни было справедливо подобное мнение, нельзя однако не заметить, что этот прием защиты, благодаря своей односторонности, очень часто служил к затемнению вопроса. Желание, так сказать, подрумянить значение политической свободы привело, как нам кажется, и автора передовой статьи 11 и 12 № «Народной Воли» к противоречиям. Раз и навсегда необходимо признать ту истину, что свобода сама по себе есть благо. Она вовсе не нуждается ни в румянах, ни в прикрасах. Установится социализм или нет, но если только правительство {с. 4} будет лишено возможности делать ночные обыски, арестовывать и ссылать людей административным порядком — и это уже само по себе будет благом. Станем ли мы в будущем пропагандировать социализм или нет, но свобода слова, печати, сходок сама по себе есть благо. Что бы я ни пропагандировал — безпоповскую ересь или коммунизм,— это мое дело, и я только хочу, чтобы мне никто не мог препятствовать в этом. Неужели же стремление к приобретению подобных прав нуждается еще в каких-нибудь посторонних подкреплениях?
Составители 11 и 12 № «Народной Воли», вероятно, и сами заметили бы свои противоречия, но, арестованные вскоре после выхода №, они не успели довести до конца дела критики. С 86-го года опять наступила глухая борьба, продолжающаяся и по настоящую пору, смысл которой с трудом улавливается людьми, стоящими сколько-нибудь в стороне. Все знают, что время от времени производятся во всей России аресты; знают, что ежегодно сотни лиц ссылаются этапным порядком в Сибирь... За что? За попытки к борьбе во имя невыясненных требований... Цельной же, сколько-нибудь выработанной программы революционное движение не имеет. Да это и не удивительно: ни сходок, ни подпольных органов, при помощи которых люди могли бы хоть некоторое время обмениваться своими взглядами... Вчера зародившаяся группа — сегодня уже погибает... В довершение ко всему, упразднена даже та небольшая гласность, какою страна пользовалась раньше: в 70-х годах по одним газетных отчетам о процессах можно было довольно безошибочно судить о размерах и характере движения; ныне — все дела оканчиваются судами при закрытых дверях, либо административным порядком, и в печать проникают только одне отрывочные сведения. Россия сделалась похожею на завязанный мешок, внутри которого совершаются самые потрясающие трагедии, мало кому известные.
Итак, бросая общий взгляд на историю нашего революционного движения, я позволю себе охарактеризовать его следующими словами: тогда как в начале 70-х годов пропаганда социализма была основным пунктом революционных программ и после того из года в год постепенно ослабевает и отодвигается на второй план,— вопрос политической свободы, к которому в начале относились отрицательно, к 78-му г. выдвинулся практически, к 79 г. признан был принципиально и с той поры поглощает почти все революционные силы. Вследствие невыясненности вопроса, борьба за политическую свободу приняла частный характер, свелась почти исключительно к борьбе за личные права, и в этом виде она продолжается до самой последней минуты. В тюрьмах и на этапах борьба эта становится открытой и доходит иногда до кровавых расправ.
Прошло более десяти лет, как совершился поворот в политике, и между тем революционеры до сих пор не разобрались в этом вопросе; внутри России, благодаря полицейским условиям, это оказывалось делом невозможным, но нашей заграничной революционной прессе, повидимому, ничто не препятствовало; тем не менее и здесь в этом отношении сделано было крайне мало. Вместо того, чтобы принять вопрос политический за исходную точку, как при оценке прошлого движения, так равно и для выработки будущих программ,— наши революционные писатели устремили свое внимание, главным образом, опять на социалистические теории. Одни принялись отстаивать старую народовольческую программу, другие — народничеству и народовольчеству противопоставили марксизм. По вопросу о русской крестьянской общине поднялась жаркая полемика... можно было бы подумать, что от исхода этой полемики зависела будущность России. Неудачи пропагандистов 70-х годов стали объяснять ненаучностью их социалистических теорий, забывая, или даже быть может просто не понимая того, что неудачи эти явились результатом не тех или других социалистических теорий, а вследствие ошибочной постановки всего дела: ибо там, где нет свободы слова и печати, не может быть широкой пропаганды социализма.
Правда, еще в 1883 году появилась брошюра: «Социализм и Политическая борьба», в которой автор, социал-демократ, касается политического вопроса и предлагает социалистам на будущее время выставить такую программу, которая «не пугая никого далеким пока красным призраком» (т.е. социальной революцией) «вызывала бы к нашей революционной партии сочувствие всех не принадлежащих к систематическим противникам демократии» и под которой «вместе с социалистами могли бы подписаться очень многие представители нашего либерализма». Но этим дело и кончается. Сами социал-демократы такой программы не выставили, а в последующих своих брошюрах и статьях они ни разу более не возвращались к этому вопросу. Сделавши для себя фетиша из фабричного рабочего, они, подобно старым народникам, подводившим все свои теории к мужику, из всех сил стараются достигнуть того же по отношению к рабочему. Политическая свобода нужна, по их мнению, для того, чтобы получить возможность организовывать рабочую партию,— но, с другой стороны, и эту самую свободу можно завоевать только при помощи рабочей же партии. В виду этого они предлагают революционерам заняться пропагандою, чтобы «возбудить в рабочем классе симпатии к свободным политическим учреждениям». «Другого пути нет — и быть не может», так как «политическая свобода будет завоевана рабочим классом, либо ее совсем не будет», говорят они в сборнике «Социал-Демократ», вышедшем в 88 г. Если принять во внимание, что наши социал-демократы не признают возможным для России «перескочить через классовый парламентаризм», т.е., выражаясь более простым языком, от ближайшего будущего они ждут конституции, а вовсе не социализма, то в итоге получается заколдованный круг. В самом деле: ожидание конституции, а не социализма, указывает на различие во взглядах социал-демократов и народовольцев на наше общество. Народовольцы утверждали, что в России все классы слабы кроме народа, и поэтому надеялись на осуществление социалистического строя в ближайшем будущем, находя, вероятно, что в России «класс буржуазии», или, по нашему, общество, все-таки {с. 5} окажется значительно сильнее «рабочего класса», даже при том условии, когда этот последний будет обладать серьезным развитием. Но в таком случае не проще ли и не логичнее ли в настоящую минуту писать, говорить и обращаться к «классу», уже заинтересованному в политической свободе и более сильному, чем к слабому «классу», да к тому же еще непонимающему пользы свободных политических учреждений?... Подумайте только, какая сизифова работа — «возбуждать симпатии» к непонятным учреждениям среди людей неграмотных, неразвитых, и, вдобавок, при современных полицейских порядках?..
Вся эта неясность в понятиях, как нам кажется, произошла у социал-демократов вследствие их желания пристегнуть к делам «рабочий класс»; навязать его революционерам во что бы то ни стало даже там, где менее всего может быть он пригоден. Конечно, и на наш взгляд следует привлекать к делу из крестьян и рабочих отдельные развитые личности, понимающие преимущества свободных политических учреждений, но подобных лиц так мало, они составляют такое редкое явление в России, что смешно на этом теперь строить программу. Сколько бы не говорили бы нам и не доказывали, что наше общество вяло, трусливо, слабо и т.п., тем не менее надо признать, что вне общества нет элементов, способных поддержать революционеров в борьбе за свободу. Чем скорее сознает эту истину русская революционная молодежь — тем будет лучше: пора забыть враждебное деление на нас-социалистов и на буржуа-либералов. И когда те сотни людей, что теперь из года в год ссылаются в Сибирь, пойдут в ту же ссылку во имя ясно поставленной политической программы, более или менее общей для всех недовольных нынешним режимом,— тогда это уже не будет борьбою нигилистов, а борьбою общерусской оппозиции с самодержавным правительством — и только тогда можно будет надеяться на какой-нибудь успех.
Tags:
