![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
aznevtelenЭнгельгардт Н.А. Из дневника. // Новое Время. СПб., 1898. №8129, 14 (26).10, с. 3.
«Вопросы желудка», материальные злобы и язвы отодвинули за последнее время в русской журналистике «вопросы о душе»; «нео-марксисты» заглушили было «нео-романтиков»; однако оба течения продолжают в равной мере интересовать молодежь, чему доказательством обилие ея на заседаниях Философского общества.
В публицистике «вопросы о душе» избрал своею специальностью г. Меньшиков. И не без успеха. В самом деле, надо же кому-нибудь отвечать и на такие вопросы: что лучше — добро или зло? Не безнравственно ли пить молоко, лишая этим коровьих детей предназначенной им судьбою пищи? Материален ли адский пламень? Надо ли снабжать детей метрическими свидетельствами и не назвать ли новорожденного младенца просто Автономом? И что такое душа? Какая она? И сколько весит? И какого цвета? И есть ли она в пустой груди современного человека?
Раз такие и подобные вопросы интересуют известную часть общества, раз их задают себе люди,— а их не только задают, ими мучаются, ими живут,— то должен же кто-нибудь в журналистике ставить их на очередь и, по мере сил, разрешать?
И г. Меньшиков ставит. Ставит смело, ребром, не смущаясь их наивностью, и решает резко, безповоротно: да, добро лучше зла! Да, порок должен быть наказан! Да, адский пламень хотя и духовен, составляя только «тень огня», его платоническую идею, но жжет похуже физического!
И читатели благодарны г. Меньшикову. Он имеет успех, повидимому. Все же среди базарного крика он произносит важные и священные слова: истина, вера, любовь, возмездие, милосердие... Лучше хоть что-нибудь, чем ничего.
В последней «Книжке Недели» г. Меньшиков объясняет «начала жизни» [Начала жизни. Роль женщин. // Книжки «Недели». Спб., 1898. №10, октябрь, с. 140-183], или, вернее, одно из таких «начал» — женщину. Известно тем, кто читал статьи этого автора, что он пишет не периодами, и не лаконической речью, но афоризмами. Афоризмы эти мне кажутся собранием общих мест и труизмов. Это — разменная монета преимущественно городской, буржуазной толпы. «Носить шелк — безнравственно, лохмотья — потченно. Лапти лучше сапог. В деревне — чистый воздух и здоровая пища. Город — развратен, искуствен, и в нем дурно пахнет. Нет ничего приятнее, как сидеть на траве и спать на сене. Должно предпочитать самообразование университетскому диплому» и т.д. Таких сентенций начеканено многое-множество. Г. Меньшиков употребляет их, как аксиомы.
Нельзя не признать, что порою он придает своим афоризмам поэтическую и красивую форму. Но в последней его статье все вяло и вымучено и даже стилистика хромает. Как вам нравится такой афоризм: вы фантазируете столь корыстно о губернаторских, министерских, профессорских местах, но кто мешает вам быть губернатором в своей детской?» Это уже прямо напоминает Козьму Пруткова: «Собака на сене — вредна. Курица, сидяшая на яйцах — полезна. От сидячей жизни толстеют. Так, всякий меняло жирен».
Г. Меньшиков разрешает вопрос о назначении женщины. Начинает он с утверждения, что «из двух полов главный не мужской, как принято думать, а женский». Принято думать! Где принято? Очевидно, в той среде, где полагают, что у бабы волос долог, да ум короток, и что курица не птица, прапорщик не офицер... Это, однако, выясняет, на какую аудиторию разсчитывает г. Меньшиков.
Не соглашаясь с тем, что принято думать насчет «женского пола», г. Меньшиков провозглашает, напротив, ничтожество «мужеска пола». «Женщина — человек по преимуществу,— говорит он,— главный ствол человеческого рода. Мужчина — оплодотворительный и трудовой орган женщины». «Женщина — скорость, мужчина — ускорение. Женщина — инерция, мужчина...» и т.д. и т.д., в пару известных стишков:
Женщина — отблеск мерцания майского,
Луч золотой над гробницами тления,
Женщина — тень из селения райского...
Итак, принято думать, что «женск пол» — легковесен, что «курица — не птица» и пр. Это неверно. Петух — не птица, мужчина — не человек. Он — «трудовой орган» и только.
Я согласен, что это так, среди морских животных и в балете. Есть такие морские чуда, у которых самка в тысячу раз больше самца, а самец — крохотный и живет на своей супруге, как паразит. В балете также балерина — «главный ствол», а танцовщик только поддерживает ее за талию во время головоломных прыжков, и надо видеть, какая у него в это время бывает глупая физиономия!
Возвратимся, однако, к г. Меньшикову. Решено: женщина — человек по преимуществу. Прекрасно. Каковы же роль и назначение этого «человека по преимуществу»? На это г. Меньшиков дает точный и немедленный ответ: «Благороднее и привлекательнее назначения женщины, как быть матерью, я не знаю, если она не совсем святая. Зачать и выносить под сердцем малюток от любимого человека, жить с ним и с ними одною органическою жизнью — возможно ли иметь больше любви и больше радости? А помимо материнства, кроме «зачатия» и «вынашивания малюток», кроме «органической жизни» с любимым человеком? Помимо и кроме — ничего не надо, да и нет ничего. «Сцена, литература, живопись, наука — все это не жизнь для женщины, а опьянение, в которое она бросается от отчаяния за неудавшуюся жизнь»,— объясняет г. Меньшиков.
«Стремление женщины к образованию почтенно,— продолжает наш проповедник,— но оне могут утешиться тем, что недоступные им школы дают чаще или ложное знание, или ненужное... Так как мы все каждое мгновение прикасаемся ко всему в природе, ко всем ея истинам, то все действительно нужное усваивается всеми безсознательно, в меру потребности. Дерево, не будучи знакомо с законами оптики, гидравлики, электричества и пр., впивает в себя столько света и влаги, сколько может, и впивает их именно по законам света, воды, электричества».
Читатели, может быть, не поверят, что все это написано и напечатано. Ей-Богу, написано и напечатано. И к чему это только тратят деньги на устройство школ, гимназий, университетов, академий? Все действительно нужное усваивается безсознательно, и без знания закона тяготения мы ходим вниз ногами, а не парим в облаках. Не зная химии, желудок варит исправно... Однако, желал бы я знать, как не учась астрономии хотя в самом популярном объеме, «прикасаясь каждое мгновение ко всем истинам природы», г. Меньшиков догадался бы, что не солнце ходит вокруг земли, а обратно? Или это знание «ложное» и «ненужное»?
Итак, женщине ничего не нужно, кроме «любимого человека». И без наук она знает, как зачать и выносить «малюток». Однако, отчего столько женщин занято иными профессиями? Сам г. Меньшиков утверждает, что в какое учреждение нынче не зайди, от телеграфных контор и винных лавок до департаментов, от кассы в булочной до контор редакций, всюду видите молодых женщин и девушек, согнувшихся над столом, сидящих от утра до вечера. Все что-то записывают, считают, пишут, чертят. Г. Меньшиков только диву дается. Он в недоумении спрашивает, какое безумие привлекло их к этой горькой равноправности? Что заставило их променять благополучие жены и матери семейства на пересчитывание чужих денег, на записку какого-то вздора!..
— Зато я человек свободный, ни от кого не завишу,— будто бы отвечает трудящаяся девушка.
— Так ли? Правда ли? — наступает г. Меньшиков.— Свободный ли вы человек, сидя на этом стуле по четырнадцати часов? Нет!— победоносно восклицает он,— уж лучше хоть плохенькая, но своя семья, своя квартира, свои дети, свой муж.
Опять-таки читатель может быть подумает, что я это выдумал. Нет, это точная цитата, которую можно найти на 175 стр. октябрьской «Книжки Недели».
Есть несколько видов лицемерия и фарисейства. Один из них состоит вот в чем. Сытый филистер влезает, положим, к бедному чиновнику, обремененному многочисленным семейством, на пятый этаж и начинает разглагольствовать: «Вот до чего доводит увлечение городом, ложной городской цивилизацией! Посмотрите, ваши дети бледны, худосочны, золотушны! Им надо воздуха, света, простора — вы их морите в этих клетушках. Вы, кажется, и летом оставались в городе? Это безумие. Ну, если наши дачи шумны и, в сущности, мало чем отличаются от города, уехали бы в деревню, в глушь, в поля и леса... Что вы говорите? И летом каждый день в департаменте? Это невозможно. На три, на четыре месяца в году обязательно должно прекращать умственный труд. Что за карьеризм! Куда вы спешите? Вы гонитесь за призраком. Чины, ордена, звезды, ленты, министерские места, камергерские ключи! Какая суета. Какой тлен и прах! Не лучше ли простая жизнь, свой клочек земли, сад, огород, грядка капусты, домик... Что вы говорит? Вы еще титулярный советник? У вас шестеро детей? О, благословите Творца, посылающего вам детей! Дети — это райская улыбка! Дети — это [нрзб]. Но как они у вас бледны, худы... Что это? Вы обедаете? Бульон! Котлеты! Позвольте отведать. Так и есть — вода, одна вода, без навара, безвкусная и дурно пахнет. Котлеты? Жеваная бумага какая-то! Что вы говорите? Третий сорт говядины? Вот результат увлечения западной цивилизацией! Не лучше ли в тысячу раз простой, русский стол, добрые щи, что не продуешь, добрый кусок осетрины, бараний бок с кашей, буженина... Нет, надо непременно немецкое меню — габер-суп с печеночными клецками, бульоны разные. Экие дураки эти немцы! Выдумали есть говядину с изюмом».
Из всех видов лицемерия и фарисейства издевательства над бедностью этот вид, кажется, самый бездушный.
«Вопросы желудка», материальные злобы и язвы отодвинули за последнее время в русской журналистике «вопросы о душе»; «нео-марксисты» заглушили было «нео-романтиков»; однако оба течения продолжают в равной мере интересовать молодежь, чему доказательством обилие ея на заседаниях Философского общества.
В публицистике «вопросы о душе» избрал своею специальностью г. Меньшиков. И не без успеха. В самом деле, надо же кому-нибудь отвечать и на такие вопросы: что лучше — добро или зло? Не безнравственно ли пить молоко, лишая этим коровьих детей предназначенной им судьбою пищи? Материален ли адский пламень? Надо ли снабжать детей метрическими свидетельствами и не назвать ли новорожденного младенца просто Автономом? И что такое душа? Какая она? И сколько весит? И какого цвета? И есть ли она в пустой груди современного человека?
Раз такие и подобные вопросы интересуют известную часть общества, раз их задают себе люди,— а их не только задают, ими мучаются, ими живут,— то должен же кто-нибудь в журналистике ставить их на очередь и, по мере сил, разрешать?
И г. Меньшиков ставит. Ставит смело, ребром, не смущаясь их наивностью, и решает резко, безповоротно: да, добро лучше зла! Да, порок должен быть наказан! Да, адский пламень хотя и духовен, составляя только «тень огня», его платоническую идею, но жжет похуже физического!
И читатели благодарны г. Меньшикову. Он имеет успех, повидимому. Все же среди базарного крика он произносит важные и священные слова: истина, вера, любовь, возмездие, милосердие... Лучше хоть что-нибудь, чем ничего.
В последней «Книжке Недели» г. Меньшиков объясняет «начала жизни» [Начала жизни. Роль женщин. // Книжки «Недели». Спб., 1898. №10, октябрь, с. 140-183], или, вернее, одно из таких «начал» — женщину. Известно тем, кто читал статьи этого автора, что он пишет не периодами, и не лаконической речью, но афоризмами. Афоризмы эти мне кажутся собранием общих мест и труизмов. Это — разменная монета преимущественно городской, буржуазной толпы. «Носить шелк — безнравственно, лохмотья — потченно. Лапти лучше сапог. В деревне — чистый воздух и здоровая пища. Город — развратен, искуствен, и в нем дурно пахнет. Нет ничего приятнее, как сидеть на траве и спать на сене. Должно предпочитать самообразование университетскому диплому» и т.д. Таких сентенций начеканено многое-множество. Г. Меньшиков употребляет их, как аксиомы.
Нельзя не признать, что порою он придает своим афоризмам поэтическую и красивую форму. Но в последней его статье все вяло и вымучено и даже стилистика хромает. Как вам нравится такой афоризм: вы фантазируете столь корыстно о губернаторских, министерских, профессорских местах, но кто мешает вам быть губернатором в своей детской?» Это уже прямо напоминает Козьму Пруткова: «Собака на сене — вредна. Курица, сидяшая на яйцах — полезна. От сидячей жизни толстеют. Так, всякий меняло жирен».
Г. Меньшиков разрешает вопрос о назначении женщины. Начинает он с утверждения, что «из двух полов главный не мужской, как принято думать, а женский». Принято думать! Где принято? Очевидно, в той среде, где полагают, что у бабы волос долог, да ум короток, и что курица не птица, прапорщик не офицер... Это, однако, выясняет, на какую аудиторию разсчитывает г. Меньшиков.
Не соглашаясь с тем, что принято думать насчет «женского пола», г. Меньшиков провозглашает, напротив, ничтожество «мужеска пола». «Женщина — человек по преимуществу,— говорит он,— главный ствол человеческого рода. Мужчина — оплодотворительный и трудовой орган женщины». «Женщина — скорость, мужчина — ускорение. Женщина — инерция, мужчина...» и т.д. и т.д., в пару известных стишков:
Женщина — отблеск мерцания майского,
Луч золотой над гробницами тления,
Женщина — тень из селения райского...
Итак, принято думать, что «женск пол» — легковесен, что «курица — не птица» и пр. Это неверно. Петух — не птица, мужчина — не человек. Он — «трудовой орган» и только.
Я согласен, что это так, среди морских животных и в балете. Есть такие морские чуда, у которых самка в тысячу раз больше самца, а самец — крохотный и живет на своей супруге, как паразит. В балете также балерина — «главный ствол», а танцовщик только поддерживает ее за талию во время головоломных прыжков, и надо видеть, какая у него в это время бывает глупая физиономия!
Возвратимся, однако, к г. Меньшикову. Решено: женщина — человек по преимуществу. Прекрасно. Каковы же роль и назначение этого «человека по преимуществу»? На это г. Меньшиков дает точный и немедленный ответ: «Благороднее и привлекательнее назначения женщины, как быть матерью, я не знаю, если она не совсем святая. Зачать и выносить под сердцем малюток от любимого человека, жить с ним и с ними одною органическою жизнью — возможно ли иметь больше любви и больше радости? А помимо материнства, кроме «зачатия» и «вынашивания малюток», кроме «органической жизни» с любимым человеком? Помимо и кроме — ничего не надо, да и нет ничего. «Сцена, литература, живопись, наука — все это не жизнь для женщины, а опьянение, в которое она бросается от отчаяния за неудавшуюся жизнь»,— объясняет г. Меньшиков.
«Стремление женщины к образованию почтенно,— продолжает наш проповедник,— но оне могут утешиться тем, что недоступные им школы дают чаще или ложное знание, или ненужное... Так как мы все каждое мгновение прикасаемся ко всему в природе, ко всем ея истинам, то все действительно нужное усваивается всеми безсознательно, в меру потребности. Дерево, не будучи знакомо с законами оптики, гидравлики, электричества и пр., впивает в себя столько света и влаги, сколько может, и впивает их именно по законам света, воды, электричества».
Читатели, может быть, не поверят, что все это написано и напечатано. Ей-Богу, написано и напечатано. И к чему это только тратят деньги на устройство школ, гимназий, университетов, академий? Все действительно нужное усваивается безсознательно, и без знания закона тяготения мы ходим вниз ногами, а не парим в облаках. Не зная химии, желудок варит исправно... Однако, желал бы я знать, как не учась астрономии хотя в самом популярном объеме, «прикасаясь каждое мгновение ко всем истинам природы», г. Меньшиков догадался бы, что не солнце ходит вокруг земли, а обратно? Или это знание «ложное» и «ненужное»?
Итак, женщине ничего не нужно, кроме «любимого человека». И без наук она знает, как зачать и выносить «малюток». Однако, отчего столько женщин занято иными профессиями? Сам г. Меньшиков утверждает, что в какое учреждение нынче не зайди, от телеграфных контор и винных лавок до департаментов, от кассы в булочной до контор редакций, всюду видите молодых женщин и девушек, согнувшихся над столом, сидящих от утра до вечера. Все что-то записывают, считают, пишут, чертят. Г. Меньшиков только диву дается. Он в недоумении спрашивает, какое безумие привлекло их к этой горькой равноправности? Что заставило их променять благополучие жены и матери семейства на пересчитывание чужих денег, на записку какого-то вздора!..
— Зато я человек свободный, ни от кого не завишу,— будто бы отвечает трудящаяся девушка.
— Так ли? Правда ли? — наступает г. Меньшиков.— Свободный ли вы человек, сидя на этом стуле по четырнадцати часов? Нет!— победоносно восклицает он,— уж лучше хоть плохенькая, но своя семья, своя квартира, свои дети, свой муж.
Опять-таки читатель может быть подумает, что я это выдумал. Нет, это точная цитата, которую можно найти на 175 стр. октябрьской «Книжки Недели».
Есть несколько видов лицемерия и фарисейства. Один из них состоит вот в чем. Сытый филистер влезает, положим, к бедному чиновнику, обремененному многочисленным семейством, на пятый этаж и начинает разглагольствовать: «Вот до чего доводит увлечение городом, ложной городской цивилизацией! Посмотрите, ваши дети бледны, худосочны, золотушны! Им надо воздуха, света, простора — вы их морите в этих клетушках. Вы, кажется, и летом оставались в городе? Это безумие. Ну, если наши дачи шумны и, в сущности, мало чем отличаются от города, уехали бы в деревню, в глушь, в поля и леса... Что вы говорите? И летом каждый день в департаменте? Это невозможно. На три, на четыре месяца в году обязательно должно прекращать умственный труд. Что за карьеризм! Куда вы спешите? Вы гонитесь за призраком. Чины, ордена, звезды, ленты, министерские места, камергерские ключи! Какая суета. Какой тлен и прах! Не лучше ли простая жизнь, свой клочек земли, сад, огород, грядка капусты, домик... Что вы говорит? Вы еще титулярный советник? У вас шестеро детей? О, благословите Творца, посылающего вам детей! Дети — это райская улыбка! Дети — это [нрзб]. Но как они у вас бледны, худы... Что это? Вы обедаете? Бульон! Котлеты! Позвольте отведать. Так и есть — вода, одна вода, без навара, безвкусная и дурно пахнет. Котлеты? Жеваная бумага какая-то! Что вы говорите? Третий сорт говядины? Вот результат увлечения западной цивилизацией! Не лучше ли в тысячу раз простой, русский стол, добрые щи, что не продуешь, добрый кусок осетрины, бараний бок с кашей, буженина... Нет, надо непременно немецкое меню — габер-суп с печеночными клецками, бульоны разные. Экие дураки эти немцы! Выдумали есть говядину с изюмом».
Из всех видов лицемерия и фарисейства издевательства над бедностью этот вид, кажется, самый бездушный.
