![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
aznevtelenДокучаев Н.В. Современная русская архитектура и западные параллели. // Советское Искусство. М.-Л., 1927. №1, с. 5-12.
{с. 5}
Наш век международных сношений, торговых, промышленных и культурных связей в значительной степени стер границы национальных особенностей и характерные черты развития в каждой стране индивидуального искусства. Вот почему, за исключением некоторых деталей, степеней и незначительных вариаций, пути развития всех видов искусства в ряде континентальных стран Европы и Америки находят много общего между собою.
Наиболее влиятельный класс современного общества на Западе — мелкая и крупная буржуазия является в области влияния на искусство в известной степени решающим фактором. Пролетариат, как и вообще широкие народные массы, в современном искусстве не имеет ни значительного влияния, ни непосредственного отражения. Нейтрализованы и национальные тенденции развития искусства в каждой из указанных стран.
Мелкобуржуазные тенденции в современной архитектуре Запада находят свое отражение в индивидуалистической трактовке формы, в отказе от строгих законов композиции, в перепеве старых форм, опять-таки индивидуально трактованных и приспособленных для вкуса и нужд отдельных заказчиков. Под влиянием этих тенденций, архитектура становится не большим искусством организации форм и пространства, а искусством гурманов, смакующих детали и точность передачи форм той или иной отжившей эпохи и ее стиля в новом строительном материале современными техническими средствами. Создается архитектура анархически эстетствующих личностей художника и заказчика-потребителя,— архитектура для архитектуры.
Ее формы должны быть оригинальные, вопреки законам статики, прочности, свойств материала. Стили декаданса, модерна и ложно-классики, имитирующие средствами штукатурки и бетона каменные формы — наиболее характерные стили мелкобуржуазных влияний на искусство архитектуры.
Индивидуалистические тенденции и психология «уюта» мелкого буржуа создают очень выразительный тип особняков с гостиными, кабинетами и спальнями (эти «очаги-крепости» быта): их же влияние мы находим в сооружениях общественного назначения. Театры, общественные здания, залы, вокзалы и пр. объяты этим романтизмом уюта и индивидуалистических исканий и вкусов как авторов, так и потребителей.
Влияние же капитализма, нашедшее свое воплощение в технике и организационных формах крупного производства, внесло в искусство архитектуры моменты динамики и механизации. Капитализмом были провозглашены, как решающие ценности в жизни — стандарт, а не индивидуальное, экономика, а не эстетика, утилитаризм, а не созерцание. Эти принципиальные взгляды находят в архитектуре соответствующее отражение, особенно ставшее заметным к моменту чрезвычайного накопления и собирания капитала во время и непосредственно после империалистической войны. Архитектура отбрасывает каноны стилей и обще-композиционные принципы, заменяя их техническими началами: расчета, экономичности и утилитарности (практическая целесообразность). Наиболее яркое выражение этих капиталистических влияний мы находим в так называемом конструктивизме, где примитивизм архитектурных форм, продиктованный якобы единственным учетом свойств материала, технических конструкций и назначения сооружения, особенно выпукло передает настроение «владык промышленных центров».
{с. 6}
Конструктивизм в архитектуре сводит свою работу к откровенной передаче современных технических конструкций и материала, применяющихся в современных сооружениях. Его архитектурное оформление — есть следствие цели и средств. Он не думает, а иногда считает и прямо вредным решать формальные задачи объемности здания, его выразительности, влияния на архитектурную форму условий освещения, точек зрения, окружающего здания ансамбля и т.п. Пространственно-функциональная сторона архитектурной формы им упускается так же легко, как легко отбрасываются законы архитектурной композиции и конструкции. Немного позже, в так называемом «пуризме» (особое направление в искусстве, признающее значение и необходимость учета физиологических и биологических сторон нашего восприятия форм и получающегося от них эстетического ощущения) мы встречаем попытку считаться с физической закономерностью взаимоотношений форм, пространства, освещения, окраски и прочее. Но все же, в основном своем проявлении и тенденциях конструктивизм имеет стремление механизировать все явления, старается доказать главенствующее и решающее значение техники в искусстве и стереть всякое индивидуалистическое проявление, заменив его чисто утилитарной целесообразностью. Это направление в искусстве следует признать скорее натуралистическим, чем имеющим широко реалистические устремления. Этот натурализм порожден капитализмом, он неразрывен с ним. И, конечно, его детище — конструктивизм, пускай динамичный и более материалистичный в своем понимании архитектуры, чем индивидуалистическая архитектура мелкой буржуазии,— все же чужд и далек своими архитектурными формами от понимания и здоровых чувствований широких народных масс.
Современная нам западная архитектура дает нам наглядный пример того, что одни тенденции руководящих классов не могут еще создать современной монументальной архитектуры. Запад еще слишком увлечен водоворотом жизни, охвачен этим водоворотом, несется вместе с ним не как кормчий, а скорее как влекомый случайный предмет, попавший в пучину. Вот почему не делается там ни широких обобщающих выводов и заключений, ни попыток здорового анализа области искусства. Вот почему нашей современности, могущей только «фотографировать» жизнь, поверхностно ее «изображать», очень далеко до большого синтезирующего монументального искусства и архитектуры в частности. Создаст ли современность его — большой вопрос. Нужны новые условия, необходимо вмешательство общественной силы пролетариата и широких народных масс для того, чтобы воздействовать на искусство освежающим образом. Только тогда, вероятно, мы станем свидетелями зарождения и расцвета широкого монументального искусства архитектуры, архитектурного стиля, выражающего в синтезе чаяния современной — yжe социалистической эпохи.
И только тогда мы встретимся вновь с утверждением ясных по своей сущности и полезности законов архитектурной конструкции, организующих архитектурную форму и пространство в одновременно научно ценных, как средств организации наших биофизиологических основ восприятия и ощущений, порождаемых закономерно-организованными архитектурными формами и организованным пространством.
Тогда, но не раньше, мы разработаем научную организацию искусства и будем его рационально использовать в жизни, как могучий строящий и организующий фактор.
Эклектизм (следование старым формам и стилям), индивидуалистическое гурманство и конструктивизм с своими механизирующими и технизирующими архитектуру началами — вот основные тенденции современной архитектуры Запада, по указке буржуазии и крупного капитализма вышивающей свои узоры и создающей новые архитектурные формы.
{с. 7}
Перейдем теперь к современной нам русской архитектуре. Фон, на котором развивается западная архитектура, позволит нам провести аналогии и различия в развитии современной русской архитектуры.
Накануне империалистической войны, в период интенсивного роста городского и промышленного строительства в русской архитектуре могли быть отмечены три наиболее выраженных уклона,— это: 1) академический эклектизм, пытающийся воскресить и реставрировать то итальянский ренессанс, то русскую классику (Александровский «ампир»), 2) эпигонство русского национального стиля (от русского барокко до Псковско-Новгородской каменной архитектуры и 3) архитектура инженеризма — так сказать, начало современного конструктивизма.
Первые два архитектурных уклона, мало задумываясь над согласованием современных задач, требований и строительного материала с старыми архитектурными формами, преследуют основную цель — подражать отдельным отжившим стилям прошлого. Так например, в железобетонных сооружениях (хотя 6ы в здании нового Московского Казанского вокзала) делают искусственные декоративные своды. Для этого прибегают к металлической сетке, закрепленной в прямоугольной форме пересечения стен и потолка таким образом, чтобы эта сетчатая поверхность, покрытая штукатуркой, имитировала 6ы каменный коробочный свод. Архитектурная форма из организующей становится чисто декоративной. Тщательно разрабатываемый в духе того или иного стиля фасад здания решается только, как двухмерная плоскость. Архитектора с какой-то беспечностью относятся к тому,— что даст сочетание таких плоскостно-решенных фасадов, будут ли они соответствовать объемности (трехмерности) сооружения, что, наконец, может получиться от постройки, если на нее смотреть с определенных и возможных точек зрения, обусловленных узкими городскими улицами, площадями или воздействием примыкающих к данному сооружению уже существующих построек. На ряде примеров крупных архитектурных построек известных архитекторов мы видели, как получившиеся в новом сооружении ракурсные сокращения и зрительные де- {с. 8} формации отдельных частей сооружения, не предвиденных авторами, разрушали их архитектурный замысел, и они были вынуждены прибегать к многократным исправлениям своих построек.
Если мы не можем обойти молчанием плеяды петербургских и московских архитекторов, в самый канун войны увлеченно работавших над воссозданием итальянского ренессанса (палладианство) и русской классики (ампир-палладианство), и не отметить их весьма культурного эпигонства в духе указанных стилей, то, с другой стороны, мы вынуждены все же констатировать разрыв архитектурных традиций с жизнью и потерю архитектором ряда позиций.
Насаждаемой искусство все же было чистейшим «искусством для искусства», искусством не для масс, а для знатоков, ценителей, меценатов, подобно тому как мы это наблюдали и на Западе. В самом деле кому из «непросвещенных» была бы понятна нужда и ценность точной передачи архитектурных тонкостей какого-нибудь палаццо архитектора Палладио, жившего в XVII столетии, во вновь воссоздаваемом жилом доме в городе Москве, в новых бытовых условиях, в ином материале и т.п. Кто, из не знающих прототип, может оценить, что вот это новое московское здание такого-то купца очень тонко передает «обаяние» и «настроение» своего оригинала, находящегося под далеким вечно голубым небом Италии? Не менее нужны и понятны были широким слоям «неспециалистов» все эти маленькие псковско-новгородского стиля церковки, с их «полуночным» освещением русского средневековья, или «пьяное» барокко больших зал, вокзалов и т.п. Конечно, все это — был результат индивидуалистических вкусов мелкобуржуазных групп русской общественности и нарождавшегося класса крупных промышленников и богатеющего купечества.
Третий из названных нами архитектурных уклонов того периода — архитектура инженеризма — был результатом победы техника, инженера над архитектором в областях специального и промышленного строительства, в планировке и благоустройстве городов. Эти области строительства, как это мы отмечали в предшествующих своих статьях (см. №№ 6 и 8—9 «Советского искусства» за 26 г.), обходились без архитекторов вообще. Здесь главную роль играл инженер-строитель. Последний скоро начинает участвовать и в постройке жилых сооружений, которые ранее всецело принадлежали ведению архитектора. Петербург и Москва могут показать не одну многоэтажную громадину доходного жилого дома, построенную инженером без участия архитектора. Ими-то и создавался тот архитектурно-инженерный стиль, который своим подчас мертвящим тоном архитектурного оформления так гнетуще действует на каждого просто наблюдательного зрителя. В этих однообразно-безличных домах, как и в фабрично-заводской архитектуре, можно проследить курьезные зачатки современного стандарта в архитектуре, о котором так много мечтают конструктивисты.
Экономическая разруха в стране в последние годы империалистической войны естественно задержала строительство в России. А налетевший шквал революции перемешал оставшиеся карты, временно прервав строительство совершенно. Только специальное строительство, связанное и с защитой страны и транспортом, еще продолжалось на поле полной строительной анемии.
Русскую революцию 1917 года следует считать тем рубиконом, водоразделом, как в русском искусстве вообще, так и в архитектуре в частности, который отделяет новое от старого четкой и определенной границей. Бурное и могучее влияние революции проходит освежающим дождем во всех областях искусства. Уже в 1918 году, правда, только в порядке проектных предложений, а не реализованных построек,— мы встречаемся с первыми проявлениями новой архитектуры. Длинный ряд архитектурных конкурсов, объявленных государственными, {с. 9} профессиональными и хозяйственными органами и учреждениями на праздничное убранство улиц и площадей, на памятники революционным событиям, на разработку типов народных домов, школ, изб-читален, крематориев и т.п., привлекает внимание как крупных и известных архитектурных сил, так и (главным образом) архитектурную молодежь. Сдержанность и «терпимая лояльность» первых нейтрализуется полным революционного энтузиазма и энергии отношением молодых архитектурных сил.
К этому времени, помимо указанных конкурсов, следует отметить два серьезных начинания в области архитектуры, это создание при Моссовете и в ряде больших городов республики архитектурных мастерских по планированию и перепланировке городов и реформу высшей архитектурной школы (автор в следующей статье будет иметь возможность отметить интересные начинания и основные принципы реформы высшего архитектурного образования в России). Конкурсные работы и работа Архитектурной мастерской Московского Совета Р.К. и К.Д. сразу вносит живую струю в застоявшийся воздух русской архитектуры. Пускай эти проекты — широкие по замыслам, отдающие дань мегаломанству (увлечение большими монументальными формами) в духе классики, далекой от реальных возможностей быть осуществимой — все же они имели в своей основе нечто бодрящее и обещающее. Немного позже, под влиянием художественных течений, наметившихся в других отраслях русского искусства — в скульптуре, живописи, графике,— в русскую архитектуру начинают проникать новые тенденции, в основных чертах родственные заграничному конструктивизму, порожденному капитализмом в последние годы войны. Динамизм, порядок общей организации, который дает техническая конструкция, ее расчет, утилитарность и экономика, взамен индивидуальных тенденции и чисто эстетического индивидуального же подхода к искусству — были восприняты нашей вообще художественной, а затем и архитектурной молодежью. Вначале это влияние архитектуры сказывается в скромности и даже известной бедности архитектурных форм. Позже начинается откровенное увлечение железобетонными каркасного типа конструкциями, сводящимися к чисто «графической» архитектуре на бумаге.
{с. 10}
Эпигоны классики — представители буржуазных тенденций — и конструктивизм — с его техницизмом, порожденный и заимствованный от капитализма Запада, представленный главным образом архитектурной молодежью — вот те уклоны и русла, по которым течет конкурсная струя в период от 1919 по 22 и даже частично 23 год. Причем, по результатам этих конкурсов, можно отметить, что струя эклектизма исторических стилей и форм превалирует, имея преимущественное предпочтение в лице заказчиков — правительственных и хозяйственных органов и учреждений: в этом духе трактованы, например, и обелиск революции на Советской площади в Москве, мавзолей Ленина и другие возведенные и то время сооружения.
К периоду 1920—23 года намечаются и три основных уклона в русской архитектуре, которые, за некоторыми изменениями, в основе своих тенденций и пониманий, сохранились до самого последнего времени. Эти направления следующие: 1) академическое эпигонство и эклектизм, 2) романтизм современной техники — конструктивизм, позднее эволюционировавший в «функционализм» и 3) «рационализм».
Чтобы лучше уяснить себе основные отличия и генезис трех наших основных архитектурных группировок, мы должны остановиться на характеристике наших архитектурных сил со стороны их общественной и классовой природы.
Пока главный контингент русских архитекторов состоит из представителей и поставщиков бывшего буржуазного и мелко-буржуазного класса. Пролетарских сил среди архитекторов-художников почти нет; они или еще обучаются в художественной школе или едва начинают свою практику. Поэтому влияние архитектурных сил первой категории сказывается как на архитектурном рынке, во всем архитектурном оформлении, в общих употребляемых архитектурных приемах, так и на пролетарской молодежи, обучающейся в наших художественных вузах.
Архитектора, представители буржуазного класса, бывшие его идеологи, сменили лишь фразеологию, но не изменили своей художественной идеологии и миросозерцания. Они уверенно продолжают действовать на поле современного архитектурного строительства. Не в том дело, что они опытны, сведущи, а потому особенно ценны для современности. Нет, есть не менее опытные, более сведущие, и кроме того, более созвучные современности молодые архитектурные силы. Но последние с большим трудом пробивают себе дорогу. Пока дело касается проектов, преподавательства в высшей архитектурной школе — дело обстоит для архитектурной молодежи не так уж катастрофично. Но лишь только открывается возможность конкуренции на почве реального строительства,— сейчас же начинается для них совершенно неравная борьба.
Старое оказывается весьма живучим; в его распоряжении оказываются целые пуки нитей материального, тактического и иного характера, которыми оно опутывает все новое, чуждое ему. Не секрет, что наши регулирующие, строящие и декретирующие строительные нормы учреждения и органы состоят в значительной степени из работников, сформировавшихся в дореволюционное время. Часто далекие от понимания архитектуры, они тем не менее реагируют на нее и выносят свои решения — далекие от потребностей сегодняшнего дня. Эти обстоятельства в значительной степени способствуют тому, что многие интересные новые архитектурные решения не доходят до своего реального воплощения в постройке.
Архитектора, которые по своему прошлому должны быть отнесены к мелко-буржуазному классу, дают наиболее многочисленный штат своих представителей в ряды современной, русской архитектуры. Большая их часть — мещанского типа, далекая от всякого новаторства и исканий, легко меняющая свои архитектурные приемы, следуя за модой и спросом.
{с. 11}
Меньшая часть архитекторов — выходцев из мелко-буржуазного класса — наиболее интеллигентная, передовая и, пожалуй, наиболее молодая, борется за новое. У них есть опыт, достаточное архитектурное мастерство и изобретательность. Этой категории архитекторов мы обязаны многому в архитектуре: реформой высшей архитектурной школы; ей мы обязаны научной разработкой теории архитектуры. Но, борясь с буржуазными и мещанскими вкусами и взглядами на архитектуру, эта категория архитекторов испытывает на себе самой действенную блокаду более сильных организационно — старых архитекторов, не подпускающих ее к строительству, к заказам и т.п.
Учащаяся молодежь в своих симпатиях разбивается также по всем указанным категориям архитектурных сил. Большая часть примыкает и идет за профессорами, вышедшими из буржуазного и мелкобуржуазного класса, к тем из них, которые больше имеют работы на рынке, чаще участвуют в конкурсах. Меньшая часть,— ищущая и наиболее передовая — следует за профессурой —идеологами нового. Переходим к обзору архитектурных группировок.
Перед нами сильная количественно и по влиянию группировка, называемая нами академическими эпигонами и эклектиками.
Эта группа слагается из архитектурных сил Москвы и, главным образом, Ленинграда. Ее главные представители — солидные мастера ушедшей русской буржуазии, богатеющего купечества и начинавших укрепляться промышленников. Революционные события в России заставили их взять курс на «терпеливое благоприятствование» новому строю и «новому» в архитектуре. Эта группа имеет много заказов, строит, занимает ответственные консультационные и регламентирующие посты, но в душе не любит нового, ненавидит всякую теоретизацию и «проблемы». Их проекты — типические старые академические приемы нео-классицизма, исправленные в «новом духе»: плановая симметрия сочетается с ассиметричной трактовкой фасада; декоративные формы классики упрощены и схематизированы, отброшены профили, колонны, карнизы и другие конструктивно-декоративные атрибуты. В остальном же — типичные проекты упадочной дореволюционной русской архитектуры, архитектуры чисто плоскостных графических решений, фасадов, далеких от учета конкретных условий ситуации будущей архитектурной постройки. Многочисленные типы домов для рабочих, спроектированные и частью уже построенные этой группой архитекторов, не идут дальше английских коттеджей, слегка исправ- {с. 12} ленных и обедненных, «применительно» к русским условиям. Новые большие дома для рабочих (типа бывших доходных городских домов, удовлетворявших вкусам буржуазии) архитекторами рассматриваемой группировки уменьшены в жилых площадях и «экономично» отделаны, видимо, вполне удовлетворяя мещанское понимание современных задач жилого дома самих авторов.
Увлекательные по темам Народные Дома, Дворцы Труда, общественные сооружения для зрелищ и увеселений находят у этих архитекторов решение в многоэтажных скелетного типа сооружениях преувеличенных размеров, но лишенных чувства масштабности и выразительности. Такие сооружения ничего не способны сказать зрителю ни о назначении сооружения, ни о его внутренней сущности и организации. Наглядным типом архитектурной беспринципности могла 6ы служить архитектура бывшей Всесоюзной Сельскохозяйственной выставки 1923 г. в Москве. Как на пример другой разновидности архитектуры эклектиков следует указать на строящееся сейчас в Москве здание телеграфа. Здесь железная и железобетонная конструкции, служащие конструктивным каркасом для всего сооружения, взяты для того, чтобы в конечном результате, замуровав их кирпичом и штукатуркой, дать имитацию каменной архитектуры, лишенной украшений и декорировки, но выдержанной в формах плохой неоклассики.
Наиболее красноречивый упор на старое, приобретающий иногда некую «монументальную» устойчивость, мы встречаем в среде архитекторов-эклектиков Ленинграда. Им удалось совершенно изгнать всякое новаторство из Высшего Ленинградского Художественного Института (6. Академии Художеств). В этой статичности и реакционности сказывается и обида бывших «известных» и «маститых» архитектурных имен, обойденных жизнью. Москва больше получает заказов, больше делает, а это болезненно отзывается на ленинградцах. Вот чем объясняется кампания ленинградских архитекторов на съезде, организованном Госпланом СССР весною 1926 г., доказывавших необходимость работать так, как работают они — по-старинке. Расчет на симпатии и вкусы руководящих строительством был правилен. В результате — значительный приток заказов из провинции (главным образом) в Ленинград, минуя слишком «новаторствуюшую» Москву.
В этом староверстве и статичности ленинградских архитекторов-эклектиков таится серьезная опасность для ленинградской высшей художественной школы, обрекающей молодежь на более медленный и долгий темп архитектурного совершенствования. Мы уверены, что новые строительные материалы, современные конструкции, наконец, самый динамизм нашей жизни, ее требования и нужды будут учтены ленинградской архитектурной молодежью. Но, повторяем, ее путь будет более долог и труден из-за солидного «статического» соседства их профессуры-архитекторов-эклектиков.
Конечно, для последних делает честь их консерватизм, устойчивость и статичность взглядов, которые они могли пронести и сохранить, пройдя сквозь бурю и огонь революции. Но, с другой стороны, ведь современность мало нуждается в том, чтобы вкусовые симпатии плеяды архитекторов, очень близких и идеологии собственнического «уюта» и благополучия буржуа — потомственного мешанина,— регулировали и ведали вопросами образования нашей архитектурной молодежи.
Докучаев Н.В. Современная русская архитектура и западные параллели. (Окончание) // Советское Искусство. М.-Л., 1927. №2, с. 5-15.
{с. 5}
Рядом с группой эклектиков в архитектуре и верных эпигонов прошлого стоит немного менее многочисленная, но возрастно более молодая группа — идеологов современной техники и так называемого «функционализма». Эта группировка, занимающая срединное положение между другими архитектурными объединениями и идеологиями, включает в себя архитекторов, начиная от «конструктивистов» и «функционалистов», до недавних «классиков» включительно. Как наиболее «модная» в настоящий момент, эта группировка заслуживает того, чтобы на ней было несколько задержано внимание читателя.
Рассматриваемая группа успела с первых годов революции по сегодняшний день совершить некий эволюционный путь. Началось с романтизма и влюбленности в технику. Группа молодых художников и архитекторов, почти еще ничего не строивших, в начале революции отдали дань прогрессирующей технике, всепобеждающей машине. Читатель может судить, что если на Западе, где промышленность и труд вообще более механизированы и машинизированы, чем у нас,— мог развиться у художников-конструктивистов романтизм техники, то у нас, в годы хозяйственной разрухи, застоя в промышленности и просто голода этот романтизм техники неминуемо должен был приобрести буквально мистическую силу и значимость. Архитектурными образами стал инженерный мир. Проекты этого периода русских «конструктивистов» дают нам большие общественные сооружения, аудитории, народные залы в форме колоссальных турбин; галереи, подъезды и переходы, поддерживаемые металлическими конструкциями в виде портовых кранов, мостовых ферм и проч. Архитектурные формы пытаются символизовать машину и чисто технические конструкции. Встречаются планы зданий с спирально расположенными помещениями и своим основным абрисом имитирующие динамику зубчатых машинных шестерен и колес.
Декларативные заявления этих архитекторов-«конструктивистов» были полны самого категорического отрицання эстетики. Искусство есть слагаемое инженеризма, утилитаризма и экономичности. Никаких законов оформления для выразительности архитектурной формы. Психофизиология восприятия их не интересует. Требования масштабности здания для них не обязательны.
В результате, их каркасного типа железобетонные фасады с колоссальным количеством стекла являются чисто бумажной архитектурой, декорированной техническими конструкциями, плакатного типа надписями и частичной окраской. Отсутствие достаточно серьезной работы над выразительностью архитектурной формы, неучет возможных деформаций и перспективных сокращений, четкой системы в выявлении объемных и пространственных качеств архитектурной {с. 6} формы и масштабности — делают архитектуру «конструктивистов» половинчатой и интересной только на бумаге, как своеобразная графика.
Естественно, что такая идеология и такая архитектура не могли долго продержаться. Держаться исключительно за техницизм (к тому же не будучи достаточно технически сведущими и образованными), работать, не признавая никаких принципов художественного оформления,— означало бы фактическое банкротство и несостоятельность. Наличие по соседству работы архитекторов-«рационалистов», открыто признавших эстетические моменты в современной архитектуре и одновременно используюших все данные и технического и материального порядка, и, наконец, чистосердечное признание и самоотчет некоторых лидеров «конструктивизма» в своей работе,— заставили их признать, что не одна утилитарная полезность или голый расчет и техника диктуют им их архитектурные формы.
И надо отдать должное, архитектора-«конструктивисты» своевременно это учли: ими были втянуты в свою группу ряд архитекторов-эклектиков с именами и провозглашен императивный принцип «функционального метода мышления». Это «омолаживание» принесло известную пользу. Архитектурные «имена» помогали связаться с архитектурным рынком, а «функциональный метод мышления», благодаря своей эластичности, допускающей различное толкование и понимание,— позволил уживаться под его идеологической сенью архитекторам—«конструктивистам» с архитекторами явно зклектического склада в образе мышления.
Учитывая современное увлечение наукой и научной организацией труда, «функционалисты» провозгласили науку своим шефом. Последняя должна была свидетельствовать о рациональности «функционализма». В самом деле, современная наука с ее аналитическим методом — не есть ли широко понимаемый «функционализм»,— исследование функций аналитически рассматриваемых элементов любого сложного явления? Ведь наука как раз говорит, что все находится в тесной функциональной зависимости и обусловленности, что разрывов нет, а есть более или менее сложный процесс эволюции. Эволюция — тоже функция многих причин и их взаимодействия.
Этот разнородный характер и генезис различных функций, легко обобщенный и скомбинированный в «функциональный образ мышления» — скоро сделался очень популярным среди многих архитекторов Москвы. Надо отметить, что этот «функционализм» — любопытное явление не только в архитектурном отношении, но также — в социологическом и бытовом. В функционализме большое родство с любым буржуазного типа архитектурным направлением и мышлением. Он явился следствием не столько глубокого убеждения и целостной идеологии, сколько желанием быть «современным». Ведь «функционализм» не далек от сущности эклектизма т.н. «классиков». Как там канон старого мертвил и мысль и решения, так здесь технические формы и голая «функция» утилитаризма мертвят широкий прогресс и совершенствование в архитектуре. Этот «функционализм», читаемый с большой буквы, стал неким фетишем, который отнюдь не дает, по существу, тонких решений — в отношении как раз функции и назначения сооружения архитектурных задач. Устанавливается своеобразный штамп, о котором мы еще будем говорить ниже. Вот почему к «функционалистам» так легко могли примкнуть архитектора с различной идеологией и миропониманием. И вот почему в «Обществе Современной Архитектуры», возглавляюшем «функционализм», уже отмечается нашей печатью культ личности, архитектурного генералитета и яркого индивидуализма, далекого от лозунга современности — «коллективного преемственного творчества» («Строительная промышленность», № 9).
Посмотрим, что говорят н что делают эти архитектора, желающие казаться учеными, социально-полезными и современными.
{с. 7}
В своем печатном органе «Современная архитектура» (№ 1, Госиздат, 1926 г.) идеологи «функционализма» пишут:— «Социальные условия современности таковы, что они ставят лишь во вторую очередь вопросы индивидуально-художественного развития архитектуры, они обращают внимание прежде всего на проблему новых рациональных типов архитектуры». Обособленности между архитектурной и инженерной деятельностью быть не должно. «Метод функционального творчества вместо старого дробления на отдельные независимые и обычно враждебные друг другу задачи — приводит к единому органическому творческому процессу, где одна из задач вытекает из другой со всей логикой естественного развития. Нет ни одного элемента, ни одной части замысла архитектора, который был бы стихиен. Все находит себе объяснение и функциональное оправдание в своей целесообразности. Целое все объединяет, все уравновешивает, создает образцы высочайшей выразительности, четкости, ясности, где ничто не может быть изменено». Порождаемая «функционализмом» бедность архитектурных форм,— оказывается — «аскетизм молодости, здоровья, бодрый аскетизм строителей и организаторов новой жизни». Как читатель может видеть из цитируемого, идеология «функционалистов» легко может стать признанной любым из архитекторов (даже само косной формации), как не противоречащая его взгляду на процесс архитектурной работы и на функциональную связь отдельных моментов работы друг с другом.
Посмотрим теперь, как эта идеология и методика «функционализма» выявляется и сказывается в архитектурных красотах и постройках «функционалистов».
Здесь, прежде всего должно быть отмечено удивительное однообразие архитектурных форм и решений. Это однообразие сквозит как в однотипности применяемых железобетонных, каркасных, типа технических конструкций, и в «стекломании», сказывающейся в излишнем и не всегда «функ- {с. 8} ционально» обусловленном употреблении стекла, так и в однотипности архитектурного оформления.
В ряде приводимых иллюстраций читатель увидит, что недостаточно ясным будет для него, как и для автора статьи: почему разнообразные функции и назначение каких-нибудь — «дома текстилей», состоящего из бюро и канцелярий, «дворца труда», «ночлежного дома в Москве», различных фабричных корпусов и т.д.,— должно давать,— при употреблении метода «функционального творчества», изложенного выше,— однообразные, похожие друг на друга архитектурные решения.
Посмотрите на приведенные иллюстрации: это архитектура своеобразного стандарта, убийственного однообразия, ремесленной рутинности и удивительной «функциональной» похожести.
Так же дело обстоит и в плановом отношении. Стоит читателю сличить плановые приемы каких-нибудь банков или «деловых дворов» довоенного периода и планы «функционалистов», работающих ну хотя бы над распланировкой помещений того же «дома текстилей» — налицо будут аналогичные приемы и результаты. И почему первые планы «не функционально» решены, а последние «функционально»,— Аллах ведает. Вот архитектура фасадов действительно иная. Но и здесь, при самой беглой экскурсии в Америку, в Западную Европу,— мы сможем повстречаться и с так называемыми каркасными техническими конструкциями и удивительно похожими приемами архитектурного оформления зданий. Сравните, например, приведенные проекты: русского архитектора-«функционалиста», исполненный в 1923 г., на тему «Дворец Труда» и немецкого архитектора (буржуазного архитектора), исполненный в 1922 году, на тему «доходного дома с торговыми помещениями, конторами и жильем». Во-первых, даты проектов устанавливают очевидность, кто на кого, вообще, мог воздействовать; во-вторых, немецкий проект следует признать более выразительным в смысле его общей функциональности и назначения: ведь этот доходный дом не похож ни на фабрику ни на вокзал, тогда как его русский сосед — «Дворец Труда» — легко может быть признан за что хотите,— до вокзала включительно. Где же та «ограниченность» содержания и оформления, о которой так много говорят «функционалисты»?
Невольно напрашивается вопрос: а не есть ли наш русский «функционализм» отражение современной западной архитектуры, идеологически и генетически чуждой нашей современности. Не есть ли наш «функционализм» «открытие Америки» во второй раз и некоторое ломление в открытые двери, с нескромным намерением протащить, под видом «нового» и оригинального миропонимания и «мышления», архитектуру времени последнего расцвета западного капитализма?
Легко отбрасывая и минуя обязательный для каждого художника момент формальный, базирующийся на учете биофизиологических основ нашего восприятия форм и пространства (эту основную часть всякого искусства), менее сведущие в технике, чем любой рядовой инженер,— архитектора-«функционалисты», при первых же определенных и твердых производственных заданиях, становятся в затруднение, делая самые банальные решения. Солидный наш журнал «Строительная Промышленность» справедливо отмечает, что: «если даже маститые лидеры кружка «ОСА» («общество современных архитекторов») в своих конкурсных проектах, благодаря подчинению определенным твердым заданиям, уже начинают уступать первенство своим младшим товарищам (разговор идет о студенческой молодежи и их академических проектах), когда эти последние занимаются творчеством, почти не стесненные никакими рамками, то что будет с теми их архитектурными произведениями, которые будут строиться в натуре? На это нам указывают новые постройки Института Ленина и дома на Неглинной против Исторического музея, обрисовывающиеся сейчас как совсем ординарные постройки, мало отличающиеся от других строя- {с. 9} щихся в Москве зданий» «...если прогрессировать только на бумаге, то не трудно забежать вперед не в ту сторону, в которую пойдет реальная архитектура, и оказаться таким образом или в стороне или даже сзади». (№ 9 «Строительной Промышленности» за 1926 г., стр. 654).
Можно поставить диагноз: «функционализм» на своей современной платформе долго удержаться не сможет. Ему придется очень скоро опять «эволюционировать». К этому его побудят результаты «функциональной» политики. Так, например,— уже сейчас заметно укрепление ленинградской группы архитекторов типа академического эклектизма; последние не новаторствуют, «стекломанией» не страдают и, кроме того, не отрицают ни искусства архитектуры, ни формальных архитектурных задач. Правда, все это с теми оговорками и в тех дозах, как этому могли научить наши бывшие Художественные Академии. Будучи достаточно «функциональны», понимая последнее в духе самого «функционализма», ленинградские архитектора, кроме всего сказанного, остаются реалистами, считающимися с современными материальными и техническими возможностями. Это учитывается нашими строящими органами и учреждениями: вот почему ленинградцы становятся весьма сильным конкурентом «функционалистов» на рынке.
Параллельно, в области архитектуры укрепляется авторитет инженеров-строителей. Это есть уже прямое следствие взглядов и проповедей «функционалистов», доказывающих, что архитектурное оформление — есть результат только {с. 10} функционального учета зависимостей и взаимодействия технических приемов, строительно материала и утилитарного назначения сооружения (в последнем № «Оса», вышедшем после того, как статья была написана, помещена статья о взаимоотношении «функционализма» к архитектурной форме. Это — доказательство начала новой «эволюции», которую автор предсказывал в этой статье).
Остается осветить последний вопрос — причину популярности «функционализма» у части нашей архитектурной учащейся молодежи.
Здесь большую роль играет то, что лидеры «функционализма», в силу своей прошлой, «довоенной» деятельности, когда они были еше правоверными эклектиками неоклассики и палладианства,— сохранили связи с современными строящими органами и учреждениями и получают некоторые архитектурные заказы (хотя бы в виде проектов). Эта «производственная» работа лидеров на поле современного, еше не достаточно развернувшегося, строительства естественно не может не импонировать молодежи. Что же касается сушества идеологии «функционализма», то разобраться молодежи в его сущности и социальной природе затрудняют имеющиеся аналогии на Западе. Мы видим, что там новаторствуюшим является «конструктивизм» всех формаций. Пускай он — порождение капитализма, но нам здесь, в Союзе ССР, нужно же нечто противопоставить старому. А так как мы и сейчас не отказываемся поромантизировать с техникой, то все пути, все логические заключения приводят к линии наименьших сопротивлений — к «функционализму». Вот почему наша молодежь еще лишена возможности объективно оценить «функционализм» со стороны идеологической и социальной.
Третья современная архитектурная группировка — архитекторы-«рационалисты». Это количественно небольшая группа, включающая в свой состав нескольких архитекторов-профессоров московской высшей художественной школы (ВХУТЕМАС'а) и, главным образом, архитектурную молодежь,— частично еше обучающуюся в школе, частично только что ее окончившую. В основной своей работе эта группа неразрывно связана с ВХУТЕМАС'ом. Архитектурная группа «рационалистов»,— группа новаторов и ярых противников мещанско-буржуазных тенденций в архитектуре. Они — достаточно сильные в теоретических и практических сторонах архиетктуры, владея мастерством художника-архитектора,— стойко борются за свои идеи в самых суровых условиях архитектурной блокады.
«Рационалисты», как и «функционалисты», признают и необходимость теснейшей связи с современностью, и максимальное использование данных науки и техники в архитектуре, и функциональную связь цели и назначения сооружения, строительного материала и технических конструкций.
Но помимо этого,— и это резко отличает «рационалистов» от «функционалистов» — признание и выполнение «рационалистами» серьезной работы над формальной стороной архитектуры и над проблемой современной эстетики. «Рационалисты» считают, что учет архитектором биологической и физиологической сторон нашего восприятия и связанных с ними эмоциональных и эстетических ощущений обязателен. Ибо качество и характер архитектурной формы не есть только производное н следствие взаимодействия и синтеза материала постройки, ее конструкций и назначения; качество архитектурной формы, помимо этого, определяется теми ее пространственно-функциональными свойствами, которые предопределяются не столько обстоятельствами выше указанных факторов, входящих в архитектурное сооружение, сколько сознательной волей художника-архитектора, желающего придать архитектурной форме определенные эмоционально-эстетические качества и свойства. Здоровый человек нуждается не только в определенной радости, которую он получает от удовлетворения своих узкоутилитарных нужд и потребностей (быть сытым, быть защищенным от непогоды, {с. 11}
врагов и пр.), но и в радости, повышающей общую жизнедеятельность его организма. Эта радость будет тем полнее, чем экономнее затрата энергии на нее, чем больше эффект от этой затраты, чем этот эффект богаче по содержанию и своей организованности. Так, например, наш глаз, наслаждающийся зрелищем, нуждается не в одной легкости восприятия или в излишней его сложности, но в осмысленности, в организованности и в богатстве выразительности воспринимаемого. Художник, владеющий знанием порядка и методом регулирования воздействия художественного объекта, способен пробуждать такую активную энергию в зрителе, которая способна звать к деятельной жизни и творчеству. Вот почему архитектор-художник, помимо знаний строительно-технической стороны строительства, должен быть одновременно художником, прошедшим рациональную школу изучения потребностей человеческого глаза и умеющим методически удовлетворять эти потребности. Основы нашего восприятия покоятся на законах и принципах, имеющих глубоко объективный характер. Психо-физиологические основы нашего восприятия не так-то быстро меняются и не зависят от моды. Поэтому архитектор-художник должен поднимать (а не следовать за модой) потребителя до понимания этих объективных законов искусства архитектуры, которые учитывают нашу способность восприятия форм и пространства и которые базируются на основах гармонических и ритмических сочетаний и взаимодействий форм и пространства. Техника же, которую использует архитектура, сама должна быть подчиненной в оформлении принципам архитектуры. Один из идеологов «рационализма» в известиях «Аснова» (Ассоциации Новых Архитекторов) пишет:
{с. 12}
«При восприятии материальной формы, как таковой, мы одновременно можем усмотреть в ней выразительность качеств:
1) геометрических — отношения сторон, ребер, углов, характер поверхностей и т.д.
2) физических — весомость, плотность, массу и т.д.№
3) физико-механических — устойчивость, подвижность;
4) логических — выразительность поверхности, как таковой, и ограничивающий объем...
В зависимости от выразительности величины и количества мы можем говорить о:
а) мощи и слабости,
б) величии и низменности,
в) конечности и бесконечности»...
«Архитектура оперирует этими «качествами», как определенными величинами. Архитектор конструирует форму, внося элементы, которые не являются техническими и утилитарными в обычном смысле слова и которые можно рассматривать, как «архитектурные мотивы». В архитектурном отношении эти «мотивы» должны быть рациональны и служить высшей технической потребности человека — ориентироваться в пространстве». Группа архитекторов-«рационалистов» — продукт нашего времени, полного динамизма и энергетики. И мы обязаны внесением в современную архитектуру понятия времени, как четвертого измерения, характеризующего объемно-пространственные архитектурные формы, считаясь с тем, что, возводя колоссальные по размерам сооружения, современный архитектор мало того, что обязан считаться с пространством,— должен уметь выявлять его и организовывать для современного потребителя архитектуры, не имеющего возможности сразу охватывать и воспринимать это пространство из-за его больших протяженностей. Это особенно важно для современного потребителя, не созерцающего постройку в покойном стоянии, но быстро идущего или проезжающего мимо больших построек, сооружений, кварталов, городов и т.д. Даже отбрасывая задачу эстетического порядка, перед архитектурой современных больших городов, фабричных построек и пр. стоит утилитарная задача — быть решенной таким образом, чтобы современный ее потребитель мог легко ориентироваться в сложной системе их улиц, площадей или помещений. Естественно, что все это вместе взятое должно влиять на архитектурную форму и на самый принцип архитектурного оформления.
Раз мы воспринимаем архитектурные ансамбли постепенно, по мере того, как мы приближаемся, минуем и удаляемся от их главных архитектурных форм,— то и самый архитектурный прием оформления эту постепенность и временную последовательность восприятия должен учитывать, должен соотвественно решать эти задачи. А решить их можно только средствами искусства: решая проблему формы, пространства, применяя законы архитектурной конструкции и композиции (пропорций, динамики, ритма), в их взаимном сочетании и взаимодействии.
«Архитектурная рациональность зиждется на экономическом принципе, так же, как и техническая рациональность»,— пишут рационалисты.— «Разница заключается в том, что техническая рациональность есть экономия труда и материала при создании целесообразного сооружения, а архитектурная рациональность есть экономия психической энергии при восприятии пространственных и функциональных свойств сооружения. Синтез этих двух рациональностей в одном сооружении и есть рацио-архитектура» («Аснова», известия Асс. Нов. Арх. № 1, 1926 г.).
Современная эстетика, говорят «рационалисты» — в экономии психо-физической энергии человека. Основная задача эстетики — не учить и не способствовать тому, чтобы у потребителя развивались способности пассивного созерцания и любования объектами архитектуры, а решать проблему с такой выразительностью и организованностью формы и пространства, которые были бы способны {с. 13} поднимать, будить энергию, обогащать эмоции человека (не эстествование, а здоровая эстетика).
Современная эстетика может и должна делать практически нужные решения и давать ответ на потребность человека жить и передвигаться в пространстве, что значит полно чувствовать, понимать и совершенствоваться. Архитектура, своей активной силой, системой организации и оформления вещных форм и видимого пространства, должна этому способствовать, чтобы быть не только «полезной» в узком утилитарном смысле (давать кров, уют и пр.), но глубоко социально-полезной, как культурный, организующий и радующий жизненный фактор. Вот почему, по мнению «рационалистов, формально-организующие объективные принципы архитектуры должны быть распространены на все строительство, не исключая и чисто инженерное. Ведь ни техник, ни инженер, не будучи соответствующим образом подготовлены, не знают этих принципов. Специалистом и единственным в области строительства знающим и культурным организатором может быть только соответствующе образованный архитектор-художник.
Тесной связи архитекторов-«рационалистов» с нашей высшей художественной школой мы обязаны введением и научной и методической разработки нового психо-аналитического метода изучения искусств. Практическое изучение раздельно формальных основ и законов искусства архитектуры, учет основ нашего восприятия, степеней воздействия на нас тех или иных форм и серьезные, синтетического характера, композиционные работы дают нашему студенчеству правильный метод к решаемым им архитектурным задачам. Особенно станет наглядным значение нового метода, если припомнить царивший в области архитектуры чисто бумажный и графический уклон, потерю здоровых формальных принципов и обще-архитектурных традиций и, наконец, послереволюционный отказ русской архитектуры от канонов исторических стилей. Новый метод серьезного психо-аналитического изучения архитектуры дает надежную основу для современного архитектора-художника, толкая его на правильный путь понимания архитектуры:— как трехмерного пластически-пространственного искусства, с необходимостью считаться с условиями среды, цели, материала, из которого сооружение возводится, и связуемых в целостный, архитектурный организм формальной идеей, вложенной в него архитектором-художником (В виду того, что указанный психо-аналитический метод изучения в области архитектуры не нашел еще отражения в печати, редакция воздерживается от его оценки).
{с. 14}
(В ближайшей своей статье мы, вероятно, сможем подробно коснуться этого нового метода изучения искусства).
Свои теоретические взгляды «рационалисты» методически проводят и в своих практических работах. Но мы уже сказали, что в области архитектурной практики «рационалисты» принуждены работать в условиях весьма ненормальных. Им, как людям, последовательным в своих убеждениях, врагам мещанских идеек, вкусов и стремлений, устроена в жизни самая настоящая блокада. Получить заказ или участвовать на конкурсе — для них почти невозможно.
При существующих нездоровых началах организации архитектурными обществами конкурсов (о чем довольно много писалось и пишестся в нашей печати) становится «совсем нетрудно» борться с «рационалистами». Естественно, что последние «вынуждены» не участвовать в конкурсах. Идеологические противники «рационалистов» отлично учитывают тот факт, что, если малочисленная еще группа «рационалистов» смогла отчетливо сформировать свои архитектурные взгляды и последовательно их проводить в строительстве нашей высшей художественной школы, то, выйдя на широкое поле строительства, «рационалисты» станут очень опасными и серьезными конкурентами.
Архитектурно-прокатная и школьно-методическая работа «рационалистов» характерна своею (помимо обще-утилитарной, технической и экономической целесообразности и грамотности) формальной принципиальностью и идейностью. Это придает работе большую содержательность и интерес и для современной архитектуры открывает интересные перспективы совершенствования и прогресса, далекого от трафаретно-скучного и однообразного. Может быть, часть нашей пролетарской молодежи, воспитанная на психо-аналитическом методе, предложенном «рационалистами», сможет наиболее верно и скоро начать планомерную работу в современной русской архитектуре, которая приведет, в конечном, к созданию мону- {с. 15} ментального стиля. Архитектура станет тогда не индивидуальным искусством, боящимся, как бы не прослыть эстетствующим и потому старающимся доказать свое особенное «родство» с техникой и инженеризмом, а искусством, эпически спокойно и мощно, одновременно выражающим мысли, чувствования и идеи и удовлетворяющим материальные потребности в жилье, отдыхе, радости и труде современного общественного коллектива.
На этом мы заканчиваем наш беглый обзор трех главных современных русских архитектурных группировок. Без всяких оговорок, следует сказать, что русская архитектура, наконец, встала от многолетнего сна, в котором она пребывала до самой революции. Русская архитектура сдвинулась с многовековых устоев исторических стилей. Перед ней открываются удивительные по своей широте возможности. Потенциальные силы и способности нашего народа, общественный и культурный рост Социалистического Союза дают основания думать, что именно у нас будет положено начало будущей монументальной архитектурной колоссальной силы, значения и понятности, нужной современности, как действенный организующий фактор новой социальной силы.
В заключение автор настоящего обзора должен сказать, что избранная им тема, столь новая, рассматривая еще формирующуюся современную архитектуру, несложившуюся и неотстоявшуюся, естественно, не могла быть исчерпанной и охваченной со всех сторон, как этого она заслуживает. Кроме того, быть современником развертывающегося перед твоими глазами процесса и оставаться совершенно холодным и безразличным невозможно. Поэтому читатель, возможно, и вынесет определенное впечатление из скрытых в статье симпатий ее автора. Но, тем не менее, автор может утверждать, что, насколько позволили ему знания современных архитектурных ситуаций, и направлений и желание быть возможно полным и объективным в даваемых им характеристиках архитектурным направлениям,— он старался быть возможно беспристрастным. Со скальпелем же хладной науки к интересующему нас моменту сможет подойти лишь социолог и историк будущего.
{с. 5}
Наш век международных сношений, торговых, промышленных и культурных связей в значительной степени стер границы национальных особенностей и характерные черты развития в каждой стране индивидуального искусства. Вот почему, за исключением некоторых деталей, степеней и незначительных вариаций, пути развития всех видов искусства в ряде континентальных стран Европы и Америки находят много общего между собою.
Наиболее влиятельный класс современного общества на Западе — мелкая и крупная буржуазия является в области влияния на искусство в известной степени решающим фактором. Пролетариат, как и вообще широкие народные массы, в современном искусстве не имеет ни значительного влияния, ни непосредственного отражения. Нейтрализованы и национальные тенденции развития искусства в каждой из указанных стран.
Мелкобуржуазные тенденции в современной архитектуре Запада находят свое отражение в индивидуалистической трактовке формы, в отказе от строгих законов композиции, в перепеве старых форм, опять-таки индивидуально трактованных и приспособленных для вкуса и нужд отдельных заказчиков. Под влиянием этих тенденций, архитектура становится не большим искусством организации форм и пространства, а искусством гурманов, смакующих детали и точность передачи форм той или иной отжившей эпохи и ее стиля в новом строительном материале современными техническими средствами. Создается архитектура анархически эстетствующих личностей художника и заказчика-потребителя,— архитектура для архитектуры.
Ее формы должны быть оригинальные, вопреки законам статики, прочности, свойств материала. Стили декаданса, модерна и ложно-классики, имитирующие средствами штукатурки и бетона каменные формы — наиболее характерные стили мелкобуржуазных влияний на искусство архитектуры.
Индивидуалистические тенденции и психология «уюта» мелкого буржуа создают очень выразительный тип особняков с гостиными, кабинетами и спальнями (эти «очаги-крепости» быта): их же влияние мы находим в сооружениях общественного назначения. Театры, общественные здания, залы, вокзалы и пр. объяты этим романтизмом уюта и индивидуалистических исканий и вкусов как авторов, так и потребителей.
Влияние же капитализма, нашедшее свое воплощение в технике и организационных формах крупного производства, внесло в искусство архитектуры моменты динамики и механизации. Капитализмом были провозглашены, как решающие ценности в жизни — стандарт, а не индивидуальное, экономика, а не эстетика, утилитаризм, а не созерцание. Эти принципиальные взгляды находят в архитектуре соответствующее отражение, особенно ставшее заметным к моменту чрезвычайного накопления и собирания капитала во время и непосредственно после империалистической войны. Архитектура отбрасывает каноны стилей и обще-композиционные принципы, заменяя их техническими началами: расчета, экономичности и утилитарности (практическая целесообразность). Наиболее яркое выражение этих капиталистических влияний мы находим в так называемом конструктивизме, где примитивизм архитектурных форм, продиктованный якобы единственным учетом свойств материала, технических конструкций и назначения сооружения, особенно выпукло передает настроение «владык промышленных центров».
{с. 6}
Конструктивизм в архитектуре сводит свою работу к откровенной передаче современных технических конструкций и материала, применяющихся в современных сооружениях. Его архитектурное оформление — есть следствие цели и средств. Он не думает, а иногда считает и прямо вредным решать формальные задачи объемности здания, его выразительности, влияния на архитектурную форму условий освещения, точек зрения, окружающего здания ансамбля и т.п. Пространственно-функциональная сторона архитектурной формы им упускается так же легко, как легко отбрасываются законы архитектурной композиции и конструкции. Немного позже, в так называемом «пуризме» (особое направление в искусстве, признающее значение и необходимость учета физиологических и биологических сторон нашего восприятия форм и получающегося от них эстетического ощущения) мы встречаем попытку считаться с физической закономерностью взаимоотношений форм, пространства, освещения, окраски и прочее. Но все же, в основном своем проявлении и тенденциях конструктивизм имеет стремление механизировать все явления, старается доказать главенствующее и решающее значение техники в искусстве и стереть всякое индивидуалистическое проявление, заменив его чисто утилитарной целесообразностью. Это направление в искусстве следует признать скорее натуралистическим, чем имеющим широко реалистические устремления. Этот натурализм порожден капитализмом, он неразрывен с ним. И, конечно, его детище — конструктивизм, пускай динамичный и более материалистичный в своем понимании архитектуры, чем индивидуалистическая архитектура мелкой буржуазии,— все же чужд и далек своими архитектурными формами от понимания и здоровых чувствований широких народных масс.
Современная нам западная архитектура дает нам наглядный пример того, что одни тенденции руководящих классов не могут еще создать современной монументальной архитектуры. Запад еще слишком увлечен водоворотом жизни, охвачен этим водоворотом, несется вместе с ним не как кормчий, а скорее как влекомый случайный предмет, попавший в пучину. Вот почему не делается там ни широких обобщающих выводов и заключений, ни попыток здорового анализа области искусства. Вот почему нашей современности, могущей только «фотографировать» жизнь, поверхностно ее «изображать», очень далеко до большого синтезирующего монументального искусства и архитектуры в частности. Создаст ли современность его — большой вопрос. Нужны новые условия, необходимо вмешательство общественной силы пролетариата и широких народных масс для того, чтобы воздействовать на искусство освежающим образом. Только тогда, вероятно, мы станем свидетелями зарождения и расцвета широкого монументального искусства архитектуры, архитектурного стиля, выражающего в синтезе чаяния современной — yжe социалистической эпохи.
И только тогда мы встретимся вновь с утверждением ясных по своей сущности и полезности законов архитектурной конструкции, организующих архитектурную форму и пространство в одновременно научно ценных, как средств организации наших биофизиологических основ восприятия и ощущений, порождаемых закономерно-организованными архитектурными формами и организованным пространством.
Тогда, но не раньше, мы разработаем научную организацию искусства и будем его рационально использовать в жизни, как могучий строящий и организующий фактор.
Эклектизм (следование старым формам и стилям), индивидуалистическое гурманство и конструктивизм с своими механизирующими и технизирующими архитектуру началами — вот основные тенденции современной архитектуры Запада, по указке буржуазии и крупного капитализма вышивающей свои узоры и создающей новые архитектурные формы.
{с. 7}
Перейдем теперь к современной нам русской архитектуре. Фон, на котором развивается западная архитектура, позволит нам провести аналогии и различия в развитии современной русской архитектуры.
Накануне империалистической войны, в период интенсивного роста городского и промышленного строительства в русской архитектуре могли быть отмечены три наиболее выраженных уклона,— это: 1) академический эклектизм, пытающийся воскресить и реставрировать то итальянский ренессанс, то русскую классику (Александровский «ампир»), 2) эпигонство русского национального стиля (от русского барокко до Псковско-Новгородской каменной архитектуры и 3) архитектура инженеризма — так сказать, начало современного конструктивизма.
Первые два архитектурных уклона, мало задумываясь над согласованием современных задач, требований и строительного материала с старыми архитектурными формами, преследуют основную цель — подражать отдельным отжившим стилям прошлого. Так например, в железобетонных сооружениях (хотя 6ы в здании нового Московского Казанского вокзала) делают искусственные декоративные своды. Для этого прибегают к металлической сетке, закрепленной в прямоугольной форме пересечения стен и потолка таким образом, чтобы эта сетчатая поверхность, покрытая штукатуркой, имитировала 6ы каменный коробочный свод. Архитектурная форма из организующей становится чисто декоративной. Тщательно разрабатываемый в духе того или иного стиля фасад здания решается только, как двухмерная плоскость. Архитектора с какой-то беспечностью относятся к тому,— что даст сочетание таких плоскостно-решенных фасадов, будут ли они соответствовать объемности (трехмерности) сооружения, что, наконец, может получиться от постройки, если на нее смотреть с определенных и возможных точек зрения, обусловленных узкими городскими улицами, площадями или воздействием примыкающих к данному сооружению уже существующих построек. На ряде примеров крупных архитектурных построек известных архитекторов мы видели, как получившиеся в новом сооружении ракурсные сокращения и зрительные де- {с. 8} формации отдельных частей сооружения, не предвиденных авторами, разрушали их архитектурный замысел, и они были вынуждены прибегать к многократным исправлениям своих построек.
Если мы не можем обойти молчанием плеяды петербургских и московских архитекторов, в самый канун войны увлеченно работавших над воссозданием итальянского ренессанса (палладианство) и русской классики (ампир-палладианство), и не отметить их весьма культурного эпигонства в духе указанных стилей, то, с другой стороны, мы вынуждены все же констатировать разрыв архитектурных традиций с жизнью и потерю архитектором ряда позиций.
Насаждаемой искусство все же было чистейшим «искусством для искусства», искусством не для масс, а для знатоков, ценителей, меценатов, подобно тому как мы это наблюдали и на Западе. В самом деле кому из «непросвещенных» была бы понятна нужда и ценность точной передачи архитектурных тонкостей какого-нибудь палаццо архитектора Палладио, жившего в XVII столетии, во вновь воссоздаваемом жилом доме в городе Москве, в новых бытовых условиях, в ином материале и т.п. Кто, из не знающих прототип, может оценить, что вот это новое московское здание такого-то купца очень тонко передает «обаяние» и «настроение» своего оригинала, находящегося под далеким вечно голубым небом Италии? Не менее нужны и понятны были широким слоям «неспециалистов» все эти маленькие псковско-новгородского стиля церковки, с их «полуночным» освещением русского средневековья, или «пьяное» барокко больших зал, вокзалов и т.п. Конечно, все это — был результат индивидуалистических вкусов мелкобуржуазных групп русской общественности и нарождавшегося класса крупных промышленников и богатеющего купечества.
Третий из названных нами архитектурных уклонов того периода — архитектура инженеризма — был результатом победы техника, инженера над архитектором в областях специального и промышленного строительства, в планировке и благоустройстве городов. Эти области строительства, как это мы отмечали в предшествующих своих статьях (см. №№ 6 и 8—9 «Советского искусства» за 26 г.), обходились без архитекторов вообще. Здесь главную роль играл инженер-строитель. Последний скоро начинает участвовать и в постройке жилых сооружений, которые ранее всецело принадлежали ведению архитектора. Петербург и Москва могут показать не одну многоэтажную громадину доходного жилого дома, построенную инженером без участия архитектора. Ими-то и создавался тот архитектурно-инженерный стиль, который своим подчас мертвящим тоном архитектурного оформления так гнетуще действует на каждого просто наблюдательного зрителя. В этих однообразно-безличных домах, как и в фабрично-заводской архитектуре, можно проследить курьезные зачатки современного стандарта в архитектуре, о котором так много мечтают конструктивисты.
Экономическая разруха в стране в последние годы империалистической войны естественно задержала строительство в России. А налетевший шквал революции перемешал оставшиеся карты, временно прервав строительство совершенно. Только специальное строительство, связанное и с защитой страны и транспортом, еще продолжалось на поле полной строительной анемии.
Русскую революцию 1917 года следует считать тем рубиконом, водоразделом, как в русском искусстве вообще, так и в архитектуре в частности, который отделяет новое от старого четкой и определенной границей. Бурное и могучее влияние революции проходит освежающим дождем во всех областях искусства. Уже в 1918 году, правда, только в порядке проектных предложений, а не реализованных построек,— мы встречаемся с первыми проявлениями новой архитектуры. Длинный ряд архитектурных конкурсов, объявленных государственными, {с. 9} профессиональными и хозяйственными органами и учреждениями на праздничное убранство улиц и площадей, на памятники революционным событиям, на разработку типов народных домов, школ, изб-читален, крематориев и т.п., привлекает внимание как крупных и известных архитектурных сил, так и (главным образом) архитектурную молодежь. Сдержанность и «терпимая лояльность» первых нейтрализуется полным революционного энтузиазма и энергии отношением молодых архитектурных сил.
К этому времени, помимо указанных конкурсов, следует отметить два серьезных начинания в области архитектуры, это создание при Моссовете и в ряде больших городов республики архитектурных мастерских по планированию и перепланировке городов и реформу высшей архитектурной школы (автор в следующей статье будет иметь возможность отметить интересные начинания и основные принципы реформы высшего архитектурного образования в России). Конкурсные работы и работа Архитектурной мастерской Московского Совета Р.К. и К.Д. сразу вносит живую струю в застоявшийся воздух русской архитектуры. Пускай эти проекты — широкие по замыслам, отдающие дань мегаломанству (увлечение большими монументальными формами) в духе классики, далекой от реальных возможностей быть осуществимой — все же они имели в своей основе нечто бодрящее и обещающее. Немного позже, под влиянием художественных течений, наметившихся в других отраслях русского искусства — в скульптуре, живописи, графике,— в русскую архитектуру начинают проникать новые тенденции, в основных чертах родственные заграничному конструктивизму, порожденному капитализмом в последние годы войны. Динамизм, порядок общей организации, который дает техническая конструкция, ее расчет, утилитарность и экономика, взамен индивидуальных тенденции и чисто эстетического индивидуального же подхода к искусству — были восприняты нашей вообще художественной, а затем и архитектурной молодежью. Вначале это влияние архитектуры сказывается в скромности и даже известной бедности архитектурных форм. Позже начинается откровенное увлечение железобетонными каркасного типа конструкциями, сводящимися к чисто «графической» архитектуре на бумаге.
{с. 10}
Эпигоны классики — представители буржуазных тенденций — и конструктивизм — с его техницизмом, порожденный и заимствованный от капитализма Запада, представленный главным образом архитектурной молодежью — вот те уклоны и русла, по которым течет конкурсная струя в период от 1919 по 22 и даже частично 23 год. Причем, по результатам этих конкурсов, можно отметить, что струя эклектизма исторических стилей и форм превалирует, имея преимущественное предпочтение в лице заказчиков — правительственных и хозяйственных органов и учреждений: в этом духе трактованы, например, и обелиск революции на Советской площади в Москве, мавзолей Ленина и другие возведенные и то время сооружения.
К периоду 1920—23 года намечаются и три основных уклона в русской архитектуре, которые, за некоторыми изменениями, в основе своих тенденций и пониманий, сохранились до самого последнего времени. Эти направления следующие: 1) академическое эпигонство и эклектизм, 2) романтизм современной техники — конструктивизм, позднее эволюционировавший в «функционализм» и 3) «рационализм».
Чтобы лучше уяснить себе основные отличия и генезис трех наших основных архитектурных группировок, мы должны остановиться на характеристике наших архитектурных сил со стороны их общественной и классовой природы.
Пока главный контингент русских архитекторов состоит из представителей и поставщиков бывшего буржуазного и мелко-буржуазного класса. Пролетарских сил среди архитекторов-художников почти нет; они или еще обучаются в художественной школе или едва начинают свою практику. Поэтому влияние архитектурных сил первой категории сказывается как на архитектурном рынке, во всем архитектурном оформлении, в общих употребляемых архитектурных приемах, так и на пролетарской молодежи, обучающейся в наших художественных вузах.
Архитектора, представители буржуазного класса, бывшие его идеологи, сменили лишь фразеологию, но не изменили своей художественной идеологии и миросозерцания. Они уверенно продолжают действовать на поле современного архитектурного строительства. Не в том дело, что они опытны, сведущи, а потому особенно ценны для современности. Нет, есть не менее опытные, более сведущие, и кроме того, более созвучные современности молодые архитектурные силы. Но последние с большим трудом пробивают себе дорогу. Пока дело касается проектов, преподавательства в высшей архитектурной школе — дело обстоит для архитектурной молодежи не так уж катастрофично. Но лишь только открывается возможность конкуренции на почве реального строительства,— сейчас же начинается для них совершенно неравная борьба.
Старое оказывается весьма живучим; в его распоряжении оказываются целые пуки нитей материального, тактического и иного характера, которыми оно опутывает все новое, чуждое ему. Не секрет, что наши регулирующие, строящие и декретирующие строительные нормы учреждения и органы состоят в значительной степени из работников, сформировавшихся в дореволюционное время. Часто далекие от понимания архитектуры, они тем не менее реагируют на нее и выносят свои решения — далекие от потребностей сегодняшнего дня. Эти обстоятельства в значительной степени способствуют тому, что многие интересные новые архитектурные решения не доходят до своего реального воплощения в постройке.
Архитектора, которые по своему прошлому должны быть отнесены к мелко-буржуазному классу, дают наиболее многочисленный штат своих представителей в ряды современной, русской архитектуры. Большая их часть — мещанского типа, далекая от всякого новаторства и исканий, легко меняющая свои архитектурные приемы, следуя за модой и спросом.
{с. 11}
Меньшая часть архитекторов — выходцев из мелко-буржуазного класса — наиболее интеллигентная, передовая и, пожалуй, наиболее молодая, борется за новое. У них есть опыт, достаточное архитектурное мастерство и изобретательность. Этой категории архитекторов мы обязаны многому в архитектуре: реформой высшей архитектурной школы; ей мы обязаны научной разработкой теории архитектуры. Но, борясь с буржуазными и мещанскими вкусами и взглядами на архитектуру, эта категория архитекторов испытывает на себе самой действенную блокаду более сильных организационно — старых архитекторов, не подпускающих ее к строительству, к заказам и т.п.
Учащаяся молодежь в своих симпатиях разбивается также по всем указанным категориям архитектурных сил. Большая часть примыкает и идет за профессорами, вышедшими из буржуазного и мелкобуржуазного класса, к тем из них, которые больше имеют работы на рынке, чаще участвуют в конкурсах. Меньшая часть,— ищущая и наиболее передовая — следует за профессурой —идеологами нового. Переходим к обзору архитектурных группировок.
Перед нами сильная количественно и по влиянию группировка, называемая нами академическими эпигонами и эклектиками.
Эта группа слагается из архитектурных сил Москвы и, главным образом, Ленинграда. Ее главные представители — солидные мастера ушедшей русской буржуазии, богатеющего купечества и начинавших укрепляться промышленников. Революционные события в России заставили их взять курс на «терпеливое благоприятствование» новому строю и «новому» в архитектуре. Эта группа имеет много заказов, строит, занимает ответственные консультационные и регламентирующие посты, но в душе не любит нового, ненавидит всякую теоретизацию и «проблемы». Их проекты — типические старые академические приемы нео-классицизма, исправленные в «новом духе»: плановая симметрия сочетается с ассиметричной трактовкой фасада; декоративные формы классики упрощены и схематизированы, отброшены профили, колонны, карнизы и другие конструктивно-декоративные атрибуты. В остальном же — типичные проекты упадочной дореволюционной русской архитектуры, архитектуры чисто плоскостных графических решений, фасадов, далеких от учета конкретных условий ситуации будущей архитектурной постройки. Многочисленные типы домов для рабочих, спроектированные и частью уже построенные этой группой архитекторов, не идут дальше английских коттеджей, слегка исправ- {с. 12} ленных и обедненных, «применительно» к русским условиям. Новые большие дома для рабочих (типа бывших доходных городских домов, удовлетворявших вкусам буржуазии) архитекторами рассматриваемой группировки уменьшены в жилых площадях и «экономично» отделаны, видимо, вполне удовлетворяя мещанское понимание современных задач жилого дома самих авторов.
Увлекательные по темам Народные Дома, Дворцы Труда, общественные сооружения для зрелищ и увеселений находят у этих архитекторов решение в многоэтажных скелетного типа сооружениях преувеличенных размеров, но лишенных чувства масштабности и выразительности. Такие сооружения ничего не способны сказать зрителю ни о назначении сооружения, ни о его внутренней сущности и организации. Наглядным типом архитектурной беспринципности могла 6ы служить архитектура бывшей Всесоюзной Сельскохозяйственной выставки 1923 г. в Москве. Как на пример другой разновидности архитектуры эклектиков следует указать на строящееся сейчас в Москве здание телеграфа. Здесь железная и железобетонная конструкции, служащие конструктивным каркасом для всего сооружения, взяты для того, чтобы в конечном результате, замуровав их кирпичом и штукатуркой, дать имитацию каменной архитектуры, лишенной украшений и декорировки, но выдержанной в формах плохой неоклассики.
Наиболее красноречивый упор на старое, приобретающий иногда некую «монументальную» устойчивость, мы встречаем в среде архитекторов-эклектиков Ленинграда. Им удалось совершенно изгнать всякое новаторство из Высшего Ленинградского Художественного Института (6. Академии Художеств). В этой статичности и реакционности сказывается и обида бывших «известных» и «маститых» архитектурных имен, обойденных жизнью. Москва больше получает заказов, больше делает, а это болезненно отзывается на ленинградцах. Вот чем объясняется кампания ленинградских архитекторов на съезде, организованном Госпланом СССР весною 1926 г., доказывавших необходимость работать так, как работают они — по-старинке. Расчет на симпатии и вкусы руководящих строительством был правилен. В результате — значительный приток заказов из провинции (главным образом) в Ленинград, минуя слишком «новаторствуюшую» Москву.
В этом староверстве и статичности ленинградских архитекторов-эклектиков таится серьезная опасность для ленинградской высшей художественной школы, обрекающей молодежь на более медленный и долгий темп архитектурного совершенствования. Мы уверены, что новые строительные материалы, современные конструкции, наконец, самый динамизм нашей жизни, ее требования и нужды будут учтены ленинградской архитектурной молодежью. Но, повторяем, ее путь будет более долог и труден из-за солидного «статического» соседства их профессуры-архитекторов-эклектиков.
Конечно, для последних делает честь их консерватизм, устойчивость и статичность взглядов, которые они могли пронести и сохранить, пройдя сквозь бурю и огонь революции. Но, с другой стороны, ведь современность мало нуждается в том, чтобы вкусовые симпатии плеяды архитекторов, очень близких и идеологии собственнического «уюта» и благополучия буржуа — потомственного мешанина,— регулировали и ведали вопросами образования нашей архитектурной молодежи.
Докучаев Н.В. Современная русская архитектура и западные параллели. (Окончание) // Советское Искусство. М.-Л., 1927. №2, с. 5-15.
{с. 5}
Рядом с группой эклектиков в архитектуре и верных эпигонов прошлого стоит немного менее многочисленная, но возрастно более молодая группа — идеологов современной техники и так называемого «функционализма». Эта группировка, занимающая срединное положение между другими архитектурными объединениями и идеологиями, включает в себя архитекторов, начиная от «конструктивистов» и «функционалистов», до недавних «классиков» включительно. Как наиболее «модная» в настоящий момент, эта группировка заслуживает того, чтобы на ней было несколько задержано внимание читателя.
Рассматриваемая группа успела с первых годов революции по сегодняшний день совершить некий эволюционный путь. Началось с романтизма и влюбленности в технику. Группа молодых художников и архитекторов, почти еще ничего не строивших, в начале революции отдали дань прогрессирующей технике, всепобеждающей машине. Читатель может судить, что если на Западе, где промышленность и труд вообще более механизированы и машинизированы, чем у нас,— мог развиться у художников-конструктивистов романтизм техники, то у нас, в годы хозяйственной разрухи, застоя в промышленности и просто голода этот романтизм техники неминуемо должен был приобрести буквально мистическую силу и значимость. Архитектурными образами стал инженерный мир. Проекты этого периода русских «конструктивистов» дают нам большие общественные сооружения, аудитории, народные залы в форме колоссальных турбин; галереи, подъезды и переходы, поддерживаемые металлическими конструкциями в виде портовых кранов, мостовых ферм и проч. Архитектурные формы пытаются символизовать машину и чисто технические конструкции. Встречаются планы зданий с спирально расположенными помещениями и своим основным абрисом имитирующие динамику зубчатых машинных шестерен и колес.
Декларативные заявления этих архитекторов-«конструктивистов» были полны самого категорического отрицання эстетики. Искусство есть слагаемое инженеризма, утилитаризма и экономичности. Никаких законов оформления для выразительности архитектурной формы. Психофизиология восприятия их не интересует. Требования масштабности здания для них не обязательны.
В результате, их каркасного типа железобетонные фасады с колоссальным количеством стекла являются чисто бумажной архитектурой, декорированной техническими конструкциями, плакатного типа надписями и частичной окраской. Отсутствие достаточно серьезной работы над выразительностью архитектурной формы, неучет возможных деформаций и перспективных сокращений, четкой системы в выявлении объемных и пространственных качеств архитектурной {с. 6} формы и масштабности — делают архитектуру «конструктивистов» половинчатой и интересной только на бумаге, как своеобразная графика.
Естественно, что такая идеология и такая архитектура не могли долго продержаться. Держаться исключительно за техницизм (к тому же не будучи достаточно технически сведущими и образованными), работать, не признавая никаких принципов художественного оформления,— означало бы фактическое банкротство и несостоятельность. Наличие по соседству работы архитекторов-«рационалистов», открыто признавших эстетические моменты в современной архитектуре и одновременно используюших все данные и технического и материального порядка, и, наконец, чистосердечное признание и самоотчет некоторых лидеров «конструктивизма» в своей работе,— заставили их признать, что не одна утилитарная полезность или голый расчет и техника диктуют им их архитектурные формы.
И надо отдать должное, архитектора-«конструктивисты» своевременно это учли: ими были втянуты в свою группу ряд архитекторов-эклектиков с именами и провозглашен императивный принцип «функционального метода мышления». Это «омолаживание» принесло известную пользу. Архитектурные «имена» помогали связаться с архитектурным рынком, а «функциональный метод мышления», благодаря своей эластичности, допускающей различное толкование и понимание,— позволил уживаться под его идеологической сенью архитекторам—«конструктивистам» с архитекторами явно зклектического склада в образе мышления.
Учитывая современное увлечение наукой и научной организацией труда, «функционалисты» провозгласили науку своим шефом. Последняя должна была свидетельствовать о рациональности «функционализма». В самом деле, современная наука с ее аналитическим методом — не есть ли широко понимаемый «функционализм»,— исследование функций аналитически рассматриваемых элементов любого сложного явления? Ведь наука как раз говорит, что все находится в тесной функциональной зависимости и обусловленности, что разрывов нет, а есть более или менее сложный процесс эволюции. Эволюция — тоже функция многих причин и их взаимодействия.
Этот разнородный характер и генезис различных функций, легко обобщенный и скомбинированный в «функциональный образ мышления» — скоро сделался очень популярным среди многих архитекторов Москвы. Надо отметить, что этот «функционализм» — любопытное явление не только в архитектурном отношении, но также — в социологическом и бытовом. В функционализме большое родство с любым буржуазного типа архитектурным направлением и мышлением. Он явился следствием не столько глубокого убеждения и целостной идеологии, сколько желанием быть «современным». Ведь «функционализм» не далек от сущности эклектизма т.н. «классиков». Как там канон старого мертвил и мысль и решения, так здесь технические формы и голая «функция» утилитаризма мертвят широкий прогресс и совершенствование в архитектуре. Этот «функционализм», читаемый с большой буквы, стал неким фетишем, который отнюдь не дает, по существу, тонких решений — в отношении как раз функции и назначения сооружения архитектурных задач. Устанавливается своеобразный штамп, о котором мы еще будем говорить ниже. Вот почему к «функционалистам» так легко могли примкнуть архитектора с различной идеологией и миропониманием. И вот почему в «Обществе Современной Архитектуры», возглавляюшем «функционализм», уже отмечается нашей печатью культ личности, архитектурного генералитета и яркого индивидуализма, далекого от лозунга современности — «коллективного преемственного творчества» («Строительная промышленность», № 9).
Посмотрим, что говорят н что делают эти архитектора, желающие казаться учеными, социально-полезными и современными.
{с. 7}
В своем печатном органе «Современная архитектура» (№ 1, Госиздат, 1926 г.) идеологи «функционализма» пишут:— «Социальные условия современности таковы, что они ставят лишь во вторую очередь вопросы индивидуально-художественного развития архитектуры, они обращают внимание прежде всего на проблему новых рациональных типов архитектуры». Обособленности между архитектурной и инженерной деятельностью быть не должно. «Метод функционального творчества вместо старого дробления на отдельные независимые и обычно враждебные друг другу задачи — приводит к единому органическому творческому процессу, где одна из задач вытекает из другой со всей логикой естественного развития. Нет ни одного элемента, ни одной части замысла архитектора, который был бы стихиен. Все находит себе объяснение и функциональное оправдание в своей целесообразности. Целое все объединяет, все уравновешивает, создает образцы высочайшей выразительности, четкости, ясности, где ничто не может быть изменено». Порождаемая «функционализмом» бедность архитектурных форм,— оказывается — «аскетизм молодости, здоровья, бодрый аскетизм строителей и организаторов новой жизни». Как читатель может видеть из цитируемого, идеология «функционалистов» легко может стать признанной любым из архитекторов (даже само косной формации), как не противоречащая его взгляду на процесс архитектурной работы и на функциональную связь отдельных моментов работы друг с другом.
Посмотрим теперь, как эта идеология и методика «функционализма» выявляется и сказывается в архитектурных красотах и постройках «функционалистов».
Здесь, прежде всего должно быть отмечено удивительное однообразие архитектурных форм и решений. Это однообразие сквозит как в однотипности применяемых железобетонных, каркасных, типа технических конструкций, и в «стекломании», сказывающейся в излишнем и не всегда «функ- {с. 8} ционально» обусловленном употреблении стекла, так и в однотипности архитектурного оформления.
В ряде приводимых иллюстраций читатель увидит, что недостаточно ясным будет для него, как и для автора статьи: почему разнообразные функции и назначение каких-нибудь — «дома текстилей», состоящего из бюро и канцелярий, «дворца труда», «ночлежного дома в Москве», различных фабричных корпусов и т.д.,— должно давать,— при употреблении метода «функционального творчества», изложенного выше,— однообразные, похожие друг на друга архитектурные решения.
Посмотрите на приведенные иллюстрации: это архитектура своеобразного стандарта, убийственного однообразия, ремесленной рутинности и удивительной «функциональной» похожести.
Так же дело обстоит и в плановом отношении. Стоит читателю сличить плановые приемы каких-нибудь банков или «деловых дворов» довоенного периода и планы «функционалистов», работающих ну хотя бы над распланировкой помещений того же «дома текстилей» — налицо будут аналогичные приемы и результаты. И почему первые планы «не функционально» решены, а последние «функционально»,— Аллах ведает. Вот архитектура фасадов действительно иная. Но и здесь, при самой беглой экскурсии в Америку, в Западную Европу,— мы сможем повстречаться и с так называемыми каркасными техническими конструкциями и удивительно похожими приемами архитектурного оформления зданий. Сравните, например, приведенные проекты: русского архитектора-«функционалиста», исполненный в 1923 г., на тему «Дворец Труда» и немецкого архитектора (буржуазного архитектора), исполненный в 1922 году, на тему «доходного дома с торговыми помещениями, конторами и жильем». Во-первых, даты проектов устанавливают очевидность, кто на кого, вообще, мог воздействовать; во-вторых, немецкий проект следует признать более выразительным в смысле его общей функциональности и назначения: ведь этот доходный дом не похож ни на фабрику ни на вокзал, тогда как его русский сосед — «Дворец Труда» — легко может быть признан за что хотите,— до вокзала включительно. Где же та «ограниченность» содержания и оформления, о которой так много говорят «функционалисты»?
Невольно напрашивается вопрос: а не есть ли наш русский «функционализм» отражение современной западной архитектуры, идеологически и генетически чуждой нашей современности. Не есть ли наш «функционализм» «открытие Америки» во второй раз и некоторое ломление в открытые двери, с нескромным намерением протащить, под видом «нового» и оригинального миропонимания и «мышления», архитектуру времени последнего расцвета западного капитализма?
Легко отбрасывая и минуя обязательный для каждого художника момент формальный, базирующийся на учете биофизиологических основ нашего восприятия форм и пространства (эту основную часть всякого искусства), менее сведущие в технике, чем любой рядовой инженер,— архитектора-«функционалисты», при первых же определенных и твердых производственных заданиях, становятся в затруднение, делая самые банальные решения. Солидный наш журнал «Строительная Промышленность» справедливо отмечает, что: «если даже маститые лидеры кружка «ОСА» («общество современных архитекторов») в своих конкурсных проектах, благодаря подчинению определенным твердым заданиям, уже начинают уступать первенство своим младшим товарищам (разговор идет о студенческой молодежи и их академических проектах), когда эти последние занимаются творчеством, почти не стесненные никакими рамками, то что будет с теми их архитектурными произведениями, которые будут строиться в натуре? На это нам указывают новые постройки Института Ленина и дома на Неглинной против Исторического музея, обрисовывающиеся сейчас как совсем ординарные постройки, мало отличающиеся от других строя- {с. 9} щихся в Москве зданий» «...если прогрессировать только на бумаге, то не трудно забежать вперед не в ту сторону, в которую пойдет реальная архитектура, и оказаться таким образом или в стороне или даже сзади». (№ 9 «Строительной Промышленности» за 1926 г., стр. 654).
Можно поставить диагноз: «функционализм» на своей современной платформе долго удержаться не сможет. Ему придется очень скоро опять «эволюционировать». К этому его побудят результаты «функциональной» политики. Так, например,— уже сейчас заметно укрепление ленинградской группы архитекторов типа академического эклектизма; последние не новаторствуют, «стекломанией» не страдают и, кроме того, не отрицают ни искусства архитектуры, ни формальных архитектурных задач. Правда, все это с теми оговорками и в тех дозах, как этому могли научить наши бывшие Художественные Академии. Будучи достаточно «функциональны», понимая последнее в духе самого «функционализма», ленинградские архитектора, кроме всего сказанного, остаются реалистами, считающимися с современными материальными и техническими возможностями. Это учитывается нашими строящими органами и учреждениями: вот почему ленинградцы становятся весьма сильным конкурентом «функционалистов» на рынке.
Параллельно, в области архитектуры укрепляется авторитет инженеров-строителей. Это есть уже прямое следствие взглядов и проповедей «функционалистов», доказывающих, что архитектурное оформление — есть результат только {с. 10} функционального учета зависимостей и взаимодействия технических приемов, строительно материала и утилитарного назначения сооружения (в последнем № «Оса», вышедшем после того, как статья была написана, помещена статья о взаимоотношении «функционализма» к архитектурной форме. Это — доказательство начала новой «эволюции», которую автор предсказывал в этой статье).
Остается осветить последний вопрос — причину популярности «функционализма» у части нашей архитектурной учащейся молодежи.
Здесь большую роль играет то, что лидеры «функционализма», в силу своей прошлой, «довоенной» деятельности, когда они были еше правоверными эклектиками неоклассики и палладианства,— сохранили связи с современными строящими органами и учреждениями и получают некоторые архитектурные заказы (хотя бы в виде проектов). Эта «производственная» работа лидеров на поле современного, еше не достаточно развернувшегося, строительства естественно не может не импонировать молодежи. Что же касается сушества идеологии «функционализма», то разобраться молодежи в его сущности и социальной природе затрудняют имеющиеся аналогии на Западе. Мы видим, что там новаторствуюшим является «конструктивизм» всех формаций. Пускай он — порождение капитализма, но нам здесь, в Союзе ССР, нужно же нечто противопоставить старому. А так как мы и сейчас не отказываемся поромантизировать с техникой, то все пути, все логические заключения приводят к линии наименьших сопротивлений — к «функционализму». Вот почему наша молодежь еще лишена возможности объективно оценить «функционализм» со стороны идеологической и социальной.
Третья современная архитектурная группировка — архитекторы-«рационалисты». Это количественно небольшая группа, включающая в свой состав нескольких архитекторов-профессоров московской высшей художественной школы (ВХУТЕМАС'а) и, главным образом, архитектурную молодежь,— частично еше обучающуюся в школе, частично только что ее окончившую. В основной своей работе эта группа неразрывно связана с ВХУТЕМАС'ом. Архитектурная группа «рационалистов»,— группа новаторов и ярых противников мещанско-буржуазных тенденций в архитектуре. Они — достаточно сильные в теоретических и практических сторонах архиетктуры, владея мастерством художника-архитектора,— стойко борются за свои идеи в самых суровых условиях архитектурной блокады.
«Рационалисты», как и «функционалисты», признают и необходимость теснейшей связи с современностью, и максимальное использование данных науки и техники в архитектуре, и функциональную связь цели и назначения сооружения, строительного материала и технических конструкций.
Но помимо этого,— и это резко отличает «рационалистов» от «функционалистов» — признание и выполнение «рационалистами» серьезной работы над формальной стороной архитектуры и над проблемой современной эстетики. «Рационалисты» считают, что учет архитектором биологической и физиологической сторон нашего восприятия и связанных с ними эмоциональных и эстетических ощущений обязателен. Ибо качество и характер архитектурной формы не есть только производное н следствие взаимодействия и синтеза материала постройки, ее конструкций и назначения; качество архитектурной формы, помимо этого, определяется теми ее пространственно-функциональными свойствами, которые предопределяются не столько обстоятельствами выше указанных факторов, входящих в архитектурное сооружение, сколько сознательной волей художника-архитектора, желающего придать архитектурной форме определенные эмоционально-эстетические качества и свойства. Здоровый человек нуждается не только в определенной радости, которую он получает от удовлетворения своих узкоутилитарных нужд и потребностей (быть сытым, быть защищенным от непогоды, {с. 11}
врагов и пр.), но и в радости, повышающей общую жизнедеятельность его организма. Эта радость будет тем полнее, чем экономнее затрата энергии на нее, чем больше эффект от этой затраты, чем этот эффект богаче по содержанию и своей организованности. Так, например, наш глаз, наслаждающийся зрелищем, нуждается не в одной легкости восприятия или в излишней его сложности, но в осмысленности, в организованности и в богатстве выразительности воспринимаемого. Художник, владеющий знанием порядка и методом регулирования воздействия художественного объекта, способен пробуждать такую активную энергию в зрителе, которая способна звать к деятельной жизни и творчеству. Вот почему архитектор-художник, помимо знаний строительно-технической стороны строительства, должен быть одновременно художником, прошедшим рациональную школу изучения потребностей человеческого глаза и умеющим методически удовлетворять эти потребности. Основы нашего восприятия покоятся на законах и принципах, имеющих глубоко объективный характер. Психо-физиологические основы нашего восприятия не так-то быстро меняются и не зависят от моды. Поэтому архитектор-художник должен поднимать (а не следовать за модой) потребителя до понимания этих объективных законов искусства архитектуры, которые учитывают нашу способность восприятия форм и пространства и которые базируются на основах гармонических и ритмических сочетаний и взаимодействий форм и пространства. Техника же, которую использует архитектура, сама должна быть подчиненной в оформлении принципам архитектуры. Один из идеологов «рационализма» в известиях «Аснова» (Ассоциации Новых Архитекторов) пишет:
{с. 12}
«При восприятии материальной формы, как таковой, мы одновременно можем усмотреть в ней выразительность качеств:
1) геометрических — отношения сторон, ребер, углов, характер поверхностей и т.д.
2) физических — весомость, плотность, массу и т.д.№
3) физико-механических — устойчивость, подвижность;
4) логических — выразительность поверхности, как таковой, и ограничивающий объем...
В зависимости от выразительности величины и количества мы можем говорить о:
а) мощи и слабости,
б) величии и низменности,
в) конечности и бесконечности»...
«Архитектура оперирует этими «качествами», как определенными величинами. Архитектор конструирует форму, внося элементы, которые не являются техническими и утилитарными в обычном смысле слова и которые можно рассматривать, как «архитектурные мотивы». В архитектурном отношении эти «мотивы» должны быть рациональны и служить высшей технической потребности человека — ориентироваться в пространстве». Группа архитекторов-«рационалистов» — продукт нашего времени, полного динамизма и энергетики. И мы обязаны внесением в современную архитектуру понятия времени, как четвертого измерения, характеризующего объемно-пространственные архитектурные формы, считаясь с тем, что, возводя колоссальные по размерам сооружения, современный архитектор мало того, что обязан считаться с пространством,— должен уметь выявлять его и организовывать для современного потребителя архитектуры, не имеющего возможности сразу охватывать и воспринимать это пространство из-за его больших протяженностей. Это особенно важно для современного потребителя, не созерцающего постройку в покойном стоянии, но быстро идущего или проезжающего мимо больших построек, сооружений, кварталов, городов и т.д. Даже отбрасывая задачу эстетического порядка, перед архитектурой современных больших городов, фабричных построек и пр. стоит утилитарная задача — быть решенной таким образом, чтобы современный ее потребитель мог легко ориентироваться в сложной системе их улиц, площадей или помещений. Естественно, что все это вместе взятое должно влиять на архитектурную форму и на самый принцип архитектурного оформления.
Раз мы воспринимаем архитектурные ансамбли постепенно, по мере того, как мы приближаемся, минуем и удаляемся от их главных архитектурных форм,— то и самый архитектурный прием оформления эту постепенность и временную последовательность восприятия должен учитывать, должен соотвественно решать эти задачи. А решить их можно только средствами искусства: решая проблему формы, пространства, применяя законы архитектурной конструкции и композиции (пропорций, динамики, ритма), в их взаимном сочетании и взаимодействии.
«Архитектурная рациональность зиждется на экономическом принципе, так же, как и техническая рациональность»,— пишут рационалисты.— «Разница заключается в том, что техническая рациональность есть экономия труда и материала при создании целесообразного сооружения, а архитектурная рациональность есть экономия психической энергии при восприятии пространственных и функциональных свойств сооружения. Синтез этих двух рациональностей в одном сооружении и есть рацио-архитектура» («Аснова», известия Асс. Нов. Арх. № 1, 1926 г.).
Современная эстетика, говорят «рационалисты» — в экономии психо-физической энергии человека. Основная задача эстетики — не учить и не способствовать тому, чтобы у потребителя развивались способности пассивного созерцания и любования объектами архитектуры, а решать проблему с такой выразительностью и организованностью формы и пространства, которые были бы способны {с. 13} поднимать, будить энергию, обогащать эмоции человека (не эстествование, а здоровая эстетика).
Современная эстетика может и должна делать практически нужные решения и давать ответ на потребность человека жить и передвигаться в пространстве, что значит полно чувствовать, понимать и совершенствоваться. Архитектура, своей активной силой, системой организации и оформления вещных форм и видимого пространства, должна этому способствовать, чтобы быть не только «полезной» в узком утилитарном смысле (давать кров, уют и пр.), но глубоко социально-полезной, как культурный, организующий и радующий жизненный фактор. Вот почему, по мнению «рационалистов, формально-организующие объективные принципы архитектуры должны быть распространены на все строительство, не исключая и чисто инженерное. Ведь ни техник, ни инженер, не будучи соответствующим образом подготовлены, не знают этих принципов. Специалистом и единственным в области строительства знающим и культурным организатором может быть только соответствующе образованный архитектор-художник.
Тесной связи архитекторов-«рационалистов» с нашей высшей художественной школой мы обязаны введением и научной и методической разработки нового психо-аналитического метода изучения искусств. Практическое изучение раздельно формальных основ и законов искусства архитектуры, учет основ нашего восприятия, степеней воздействия на нас тех или иных форм и серьезные, синтетического характера, композиционные работы дают нашему студенчеству правильный метод к решаемым им архитектурным задачам. Особенно станет наглядным значение нового метода, если припомнить царивший в области архитектуры чисто бумажный и графический уклон, потерю здоровых формальных принципов и обще-архитектурных традиций и, наконец, послереволюционный отказ русской архитектуры от канонов исторических стилей. Новый метод серьезного психо-аналитического изучения архитектуры дает надежную основу для современного архитектора-художника, толкая его на правильный путь понимания архитектуры:— как трехмерного пластически-пространственного искусства, с необходимостью считаться с условиями среды, цели, материала, из которого сооружение возводится, и связуемых в целостный, архитектурный организм формальной идеей, вложенной в него архитектором-художником (В виду того, что указанный психо-аналитический метод изучения в области архитектуры не нашел еще отражения в печати, редакция воздерживается от его оценки).
{с. 14}
(В ближайшей своей статье мы, вероятно, сможем подробно коснуться этого нового метода изучения искусства).
Свои теоретические взгляды «рационалисты» методически проводят и в своих практических работах. Но мы уже сказали, что в области архитектурной практики «рационалисты» принуждены работать в условиях весьма ненормальных. Им, как людям, последовательным в своих убеждениях, врагам мещанских идеек, вкусов и стремлений, устроена в жизни самая настоящая блокада. Получить заказ или участвовать на конкурсе — для них почти невозможно.
При существующих нездоровых началах организации архитектурными обществами конкурсов (о чем довольно много писалось и пишестся в нашей печати) становится «совсем нетрудно» борться с «рационалистами». Естественно, что последние «вынуждены» не участвовать в конкурсах. Идеологические противники «рационалистов» отлично учитывают тот факт, что, если малочисленная еще группа «рационалистов» смогла отчетливо сформировать свои архитектурные взгляды и последовательно их проводить в строительстве нашей высшей художественной школы, то, выйдя на широкое поле строительства, «рационалисты» станут очень опасными и серьезными конкурентами.
Архитектурно-прокатная и школьно-методическая работа «рационалистов» характерна своею (помимо обще-утилитарной, технической и экономической целесообразности и грамотности) формальной принципиальностью и идейностью. Это придает работе большую содержательность и интерес и для современной архитектуры открывает интересные перспективы совершенствования и прогресса, далекого от трафаретно-скучного и однообразного. Может быть, часть нашей пролетарской молодежи, воспитанная на психо-аналитическом методе, предложенном «рационалистами», сможет наиболее верно и скоро начать планомерную работу в современной русской архитектуре, которая приведет, в конечном, к созданию мону- {с. 15} ментального стиля. Архитектура станет тогда не индивидуальным искусством, боящимся, как бы не прослыть эстетствующим и потому старающимся доказать свое особенное «родство» с техникой и инженеризмом, а искусством, эпически спокойно и мощно, одновременно выражающим мысли, чувствования и идеи и удовлетворяющим материальные потребности в жилье, отдыхе, радости и труде современного общественного коллектива.
На этом мы заканчиваем наш беглый обзор трех главных современных русских архитектурных группировок. Без всяких оговорок, следует сказать, что русская архитектура, наконец, встала от многолетнего сна, в котором она пребывала до самой революции. Русская архитектура сдвинулась с многовековых устоев исторических стилей. Перед ней открываются удивительные по своей широте возможности. Потенциальные силы и способности нашего народа, общественный и культурный рост Социалистического Союза дают основания думать, что именно у нас будет положено начало будущей монументальной архитектурной колоссальной силы, значения и понятности, нужной современности, как действенный организующий фактор новой социальной силы.
В заключение автор настоящего обзора должен сказать, что избранная им тема, столь новая, рассматривая еще формирующуюся современную архитектуру, несложившуюся и неотстоявшуюся, естественно, не могла быть исчерпанной и охваченной со всех сторон, как этого она заслуживает. Кроме того, быть современником развертывающегося перед твоими глазами процесса и оставаться совершенно холодным и безразличным невозможно. Поэтому читатель, возможно, и вынесет определенное впечатление из скрытых в статье симпатий ее автора. Но, тем не менее, автор может утверждать, что, насколько позволили ему знания современных архитектурных ситуаций, и направлений и желание быть возможно полным и объективным в даваемых им характеристиках архитектурным направлениям,— он старался быть возможно беспристрастным. Со скальпелем же хладной науки к интересующему нас моменту сможет подойти лишь социолог и историк будущего.
Tags:
