10/07/2017 13:15
День о Шнеуре
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
aznevtelenПолковник Шнеур — охранник «Шпец»? // Полночь. Пг., 1917. №1, 24.11 (07.12), с. 3.
Еще вчера говорили и называли по именам воров, мошенников и шантажистов. Кобозев, Подвойский, Лапицкий, Карташев, Ефремов... Чего тут только нет — в этом калейдоскопе большевизма!
Эта компания обогатилась еще одним: бывшим сотрудником охранки, ныне поручиком кавалерии Шнеуром (в переписке с директором департамента полиции Белецким — Шпец).
...Нам удалось получить из архива парижской заграничной агентуры любопытный документ, подписанный Шнеуром, который мы печатаем в настоящем номере.
Сей муж без страха и чести был просто на просто сотрудником нашей политической полиции. История этого большевистского поверенного не безынтересна, и мы поделимся вкратце ею.
Шнеур Владимир Константинович был редактором газеты «Военный Голос» (ноябрь 1905 г.). Газета издавалась, как сообщает «Русское Слово», на средства департамента полиции. Помимо желания Шнеура и полиции газета приняла резко противоправительственное направление и была закрыта. В октябре Шнеур был судим и, конечно, оправдан, и скоро «бежал заграницу».
Заграницей он занимался «всем».
Архив парижской секретной агентуры проливает свет на этого рыцаря большевизма: первые шаги его деятельности заграницей проявились в желании продать парижской газете «Journal» «важные секретные военные документы, в которых разоблачалась деятельность как штаба генерала Куропаткина вообще, так и некоторых русских офицеров в частности».
То было в первых числах февраля 1910 года.
Одновременно наш «замиритель» шлет свою автобиографию в департамент полиции, сопровождаемую «письмом любезного его друга» Влад. Гербеля и предлагает свои услуги по осведомлению центральных комитетов и военных организаций.
В мае того же года он приезжает на 12 дней в Киев с паспортом французского подданного инженера Ломбар по коммерческому делу о поставке итальянскому правительству дубовых шпал сроком на три года,— делу, на котором он разсчитывал «до будущей весны» нажить чистоганом 50000 франков.
Тогда же он принимается за издание журнала на французском языке Le Septentrional; «за спиною журнала — пишет он своей бывшей жене Друговской — стоит большой французский банк (de Soissons)».
Тогда же он подает при посредничестве своей бывшей жены прошение о помиловании и получает возможность приезжать в Россию.
В ноябре сей господин охранник Шнеур, ныне большевистский парламентер, приезжает в Россию с француженкой Лепренс.
Славными именами блеснула пролетарская революция!
Письмо В. Шнеура-Шпеца в департамент полиции. // Полночь. Пг., 1917. №1, 24.11 (07.12), с. 3.
По рождению и воспитанию я принадлежу к консервативной семье; по окончании курса в кавалерийском училище, произведенный в офицеры, я, тем более, не имел никакого соприкосновения с либеральными кругами, и мне не только чужды элементы этого рода, но я всегда относился с презрением ко всякому проявлению прогрессивного движения.
Выйдя в запас, я много путешествовал; затем поступил на государственную службу: будучи на прекрасном счету у начальства, я успешно двигался вперед, когда вспыхнула война, совершенно изменившая мою судьбу. Как только была объявлена мобилизация, я тотчас же одним из первых (4 февраля 1904 г.) добровольно выехал на Дальний Восток.
Серьезная болезнь прервала мою службу в действующей армии, и в январе 1905 г. я был эвакуирован в Россию и вернулся в Петербург. В России я застал революционное движение в полном разгаре. Армия, и в особенности офицерский корпус ея, были мишенью нападок. К ним относились с ненавистью, с пренебрежением не только в печати, но и в обществе. Обвиняли в проигранной войне и в подавлении безпорядков.
Для человека, бывшего в течение года в действующей армии, видевшего своими глазами как доблестно умирали сотни офицеров и тысячи солдат, понимавшего действительные причины неудачного исхода кампании, было не под силу оставаться безразличным свидетелем этих нападок и в период времени, предшествовавший манифесту 17 октября, когда половина России была охвачена эпидемическим безумием «освободительного движения» я больше чем когда-либо возненавидел прогрессивные элементы.
Я терял самообладание, читая клеветнические нападки на армию левой печати, а если при мне в обществе кто-либо затрагивал правительство и армию, я выходил из себя и столкновения у меня были на каждом шагу. Постоянно я был наготове дать безпощадный отпор каждому, кто так или иначе затрагивал или критиковал неприкосновенные с моей точки зрения предметы и не упускал случая показать свою ненависть «освободителям». На защиту армии не выступал никто.
В ноябре 1905 г. у меня возникла мысль создать частную ежедневную военную газету. Для этого необходимы были материальные средства и соответственно литературные силы. Я поделился своею мыслью с несколькими офицерами, военными юристами, работавшими уже в печати и мы решили попытаться осуществить этот план на паевых началах, составив сначала небольшую группу офицеров-учредителей, а затем привлечь к делу участников из широких слоев армии.
Было решено вести дело на коллегиальных началах, для чего опять-таки были избраны редакционный и хозяйственный комитеты, а меня избрали большинством голосов ответственным редактором-издателем. Все постановления были подписаны.
Еще до появления в свет первого номера «Военного Голоса» на учредительных собраниях образовался некоторый раскол между мною и небольшой группой учредителей, высказывавшихся по разным вопросам радикально.
При обсуждении политической платформы будущей газеты, ея программы и выяснения различных вопросов, связанных с будущей деятельностью, возникали резкие трения. Я решительно протестовал против всяких попыток внести в нашу едва создавшуюся группу основные приемы, свойственные «освободителям», грозившие затормозить самое дело до его осуществления.
В первый же месяц существования газеты для меня стало ясно, что весь состав редакционного комитета, за исключением двух лиц (два гвардейских поручика) — принадлежат к радикальному лагерю. Умернные и благоразумные на учредительных собраниях, когда надо было соблюдать осторожность, дабы сплотиться, почуяв под ногами почву, они заговорили. А так как содержание каждого номера зависело от решения большинства, то газета приобрела радикальный характер. Прямым следствием этого было, что все революционные элементы, таившиеся в рядах армии во всех концах России, получили тяготение к редакции и стали объединяться вокруг нея. Каждая почта приносила десятки писем и рукописей прямо преступного характера. «Военные Союзы», «группы офицеров», «организации», уже создавшиеся в разных гарнизонах России, спешили протянуть руку редакции «Военного Голоса» и весь этот вздорный материал, часто апокрифический, давал богатую пищу редакции, неудержимо стремившейся по наклонной плоскости влево.
Нет возможности изложить всех эпизодов и столкновений в заседаниях редакционного комитета, когда я в единственном числе или с поддержкою одного-двух голосов выдерживал натиски академиков — штаб-офицеров, желающих из-за моей спины внести в армию смуту и разложение, подорвать дисциплину, а часто просто свести личные счеты с кем-нибудь из «власть имущих». Заседания часто носили митинговый характер с тою разницею, что роль «сознательных мастеровых» играли полковники: начальники отделений, начальники штабов, полигонов, профессора и т.д. Чтобы облегчить борьбу я стал уничтожать три четверти поступавших по почте материалов, а статьи, принадлежавшие перу сотрудников, с моей точки зрения вредные и опасные — не допускал своею властью к печати. Этим путем можно было избегнуть ответственности, но не больше? Газета уже имела репутацию «революционной» и благонамеренные элементы армии стали постепенно отпадать от сотрудничества.
Скоро все отделы газеты попали в руки левых.
В то же время в редакции стали появляться какие-то неведомые мне лица, не имевшие, казалось бы, никакого отношения к армии. От меня благоразумно держали в секрете эти сношения. Значительно позже я узнал, что это были члены каких-то партий, искавшие связей в армии.
С момента созыва первой Государственной Думы редакционный комитет «Военного Голоса» принял открытое участие в надвигающихся политических событиях.
Вместо редакции была какая-то противоправительственная организация, раскинувшая свои сношения на всю Россию.
Роспуск I Государственной Думы и последовавшие события, сопровождавшиеся военными бунтами, не остались чужды некоторым членам редакции. Впоследствии, сопоставляя факты с появлением в редакции некоторых лиц, замешанных в политические процессы, а также выезд из С.-Петербурга в этот период нескольких лиц, я могу с большим основанием сказать, что редакция «Военного Голоса» была прикосновенна к революционному движению в армии. В редакционном заседании 30-го июля 1906 г. после бурного столкновения с бывшими на лицо членами редакции, когда я высказал открыто, что по моему мнению «Военный Голос» «оплевывает», «унижает», «клевещет» на армию и «занимается революционной пропагандой»,— я отказался от обязанностей редактора. На мое место был избран секретарь редакции (капитан военный юрист, уволенный за участие в революции Харбинский).
Штаб-офицеры имели новую ширму, и на этот раз вполне солидарную с их взглядами и тактикой. Дни газеты были сочтены. 6 сентября газета была приостановлена по распоряжению спб. градоначальника. Опасаясь обыска и арестов (кем-то предупрежденные накануне), члены редакции сожгли и унесли много компрометирующей переписки и документов. Те документы, которые необходимо было сохранить, передали лицам, занимавшим казенные квартиры и бывшим вне подозрений.
После разрыва с редакцией я занялся книгоиздательством и выпустил много изданий о русско-японской войне, не имеющих ничего общего с политикой. Между тем я вскоре узнал, что большая группа из состава бывшей редакции продолжает свою подпольную деятельность, издавая вместо приостановленного «Военного Голоса» периодические брошюры со статьями без подписей или за псевдонимами под фирмою редакции «Военного Голоса».
Являясь фактическим издателем (хотя и приостановленного) «Военного Голоса», я становился снова ответственным за всякие брошюры, выпускаемые в обход запрещения и таким образом опять помимо своего желания принимал участие в преступной деятельности этих офицеров.
На письменное официальное заявление с моей стороны я получил копию общего собрания учредителей газеты «Военный Голос» от 23 декабря 1906 за подписью 15 лиц; в протоколе этом ясно выражено, что в виду несогласия своего с их деятельностью и в виду нежелания нести за них ответственность, меня исключают из состава, а на мое место как издателя избрали новое лицо (капитана, военного юриста — уволенного со службы за дерзкое письмо по адресу Лейб-гвардии Семеновского полка).
Прекрасно понимая всю безмысленность подобного постановления, не имеющего никакой силы пред законом, я принял решительные меры: предупредил типографию, печатавшую эти брошюры, что обращусь с жалобой к петербургскому градоначальнику, а группе «Военного Голоса» объявил, что благодаря предусмотрительности я сохранил несколько документов с автографами всех учредителей (документы считались по ошибке уничтоженными при закрытии редакции) и что, пользуясь ими, я заставлю подчиниться закону лиц, состоявших на службе.
В октябре 1907 г. я был впервые предан суду петербургской судебной палаты с сословными представителями за издание брошюры, автором котороя я не был. На заседании этом — состав «Военного Голоса» отсутствовал. Судебная палата меня оправдала.
Интересы личной жизни и деятельности постепенно стушевывали впечатления пережитой борьбы за время издания «Военного Голоса». Я считал это дело оконченным, когда в мае 1908 г. был вызван в спб. губернское жандармское управление для объяснений по поводу сношений редакции с «Офицерским Союзом СПб. Гарнизона» (дело Восяча Спенглер и др.). К сожалению, жандармский офицер допрашивал мееня в присутствии другого лица из состава «Военного Голоса», вызванного одновременно, и этим лишал меня возможности дать те сведения, которыми я располагал.
Осенью того же года, находясь в имении, я из газет узнал, что вторично предан суду за статьи, напечатанные в «Военном Голосе» по 129 ст., а по прибытии в СПб. я убедился, что до суда буду подвергнут личному задержанию.
Перспектива же тюремного заключения, что подорвало бы окончательно разшатанное войною здоровье и лишило бы средств к существованию семью мою,— заставило меня, для избежания ответственности, покинуть родину.
Не принадлежа ни к какой партии, ни к какой организации, я оказался предоставленным самому себе. И в то время, когда настоящие виновники всех бедствий продолжали занимать свои места, получали чины и ордена, мне пришлось вести страшную борьбу за существование.
Не прерывая связей с Россией, я вскоре узнал, что лица, из-за которых была разбита моя жизнь, для самооправдания распускали обо мне неблаговидные слухи и что «группа» продолжает свою работу.
По странной иронии, здесь, за границей, в глазах «партийных» кружков я, помимо своего желания, окружен «ореолом» «одного из видных деятелей революции 1905—1906 г.».
С точки зрения революционеров — громадная заслуга: пропаганда в армии, подрыв дисциплины и преданности долгу. Тем большая заслуга, когда это делалось «кавалерийским офицером из штаба главнокомандующего армией».
Как ни чуждаюсь я «эмигрантских» кругов, однако, постоянно получаю доказательства вышесказанного.
Видные деятели революции ищут со мною знакомства; меня приглашают сотрудничать в подпольных изданиях, на собрания, на рефераты; отдельные лица при встречах оказывают особое внимание.
Я не стремился к этому, но обстоятельства сложились так, что в данное время знаю большинство крупных революционеров, скрывающихся здесь. Почти всегда я осведомлен о назревающих организациях в партии, о составе, о местопребывании центрального комитета и т.д.
В любой момент я могу создать такое положение вещей, при котором буду в самом фокусе событий.
Полтора года в вынужденной роли «политического эмигранта» увеличили мое отвращение к русской революции.
Революция, и в частности военные организации, скрываясь насильно у меня за спиной, отняли у меня все то, чем я дорожил: доброе имя (я считаю позором для всей моей военной семьи мое участие в революции), родину, положение, и наконец, мундир, которым дорожил. Теперь дорога в армию для меня закрыта раз и навсегда.
Короче сказать,— я потерял все, но у меня осталось много силы, воли, выдержки и энергии.
Мое единственное желание нанести русской революции последний решительный удар и в самое больное место: центральный комитет и военные организации. Материально я обезпечен и положение мое твердое.
Детальные соображения по этому поводу известны Владимиру Николаевичу (В. Ник. Гербель, усиленно рекомендовавший Шнеура (в секретной переписке «Шпец») дир. деп. полиции Белецкому).
Подпис.: Владимир Шпец.
Января 22 дня 1910.
Шнеур на службе в охранке. // В Темную Ночь. Пг., 1917. №1, 25.11 (08.12), с. 3.
Письмо Шнеура в департамент полиции не осталось без ответа. Департамент принял его предложение. В Лондоне Шнеур состоял уже на службе в департаменте полиции и следит за русскими политическими эмигрантами. После февральского переворота, когда была образована чрезвычайная следственная комиссия, под председательством Муравьева, и когда было приступлено к разследованию документов департамента полиции, был обнаружен документ с собственноручной подписью Шнеура, из которого видно, что В. Шнеур состоял на службе в департаменте полиции.
После революции Шнеур оставался в Лондоне и принимал меры к тому, чтобы скрыть следы о прежней его службе в департаменте полиции. Шнеур самовольно принялся разследовать и выяснять злоупотребления по русским заграничным заказам. Себя Шнеур выставлял в добровольные свидетели.
Еще до октябрьского переворота Шнеур телеграфно просил главного военного прокурора допросить его, так как он должен сделать чрезвычайно важные разоблачения о русских заграничных заказах.
Стали узнавать кто такой Шнеур и выяснили, что Шнеур это агент департамента полиции. В то время военным министром была А.Ф. Керенский. Когда ему доложили телеграмму Шнеура, он положил такую резолюцию: «Военное министерство не нуждается в свидетельских показаниях агента департамента полиции».
В. Шнеур так и не был вызван в Петроград. После большевистского переворота Шнеур явился в военное министерство, вошел в дружбу с Крыленко и в конце концов предложил свои услуги в качестве парламентера по мирным переговорам.
Здесь же, в Петрограде, Шнеур принимал меры к тому, чтобы замять следы его прежней службы в департаменте полции. Следственная комиссия предполагала опубликовать данные о В. Шнеуре. Захват власти большевиками помешал это осуществить.
Еще вчера говорили и называли по именам воров, мошенников и шантажистов. Кобозев, Подвойский, Лапицкий, Карташев, Ефремов... Чего тут только нет — в этом калейдоскопе большевизма!
Эта компания обогатилась еще одним: бывшим сотрудником охранки, ныне поручиком кавалерии Шнеуром (в переписке с директором департамента полиции Белецким — Шпец).
...Нам удалось получить из архива парижской заграничной агентуры любопытный документ, подписанный Шнеуром, который мы печатаем в настоящем номере.
Сей муж без страха и чести был просто на просто сотрудником нашей политической полиции. История этого большевистского поверенного не безынтересна, и мы поделимся вкратце ею.
Шнеур Владимир Константинович был редактором газеты «Военный Голос» (ноябрь 1905 г.). Газета издавалась, как сообщает «Русское Слово», на средства департамента полиции. Помимо желания Шнеура и полиции газета приняла резко противоправительственное направление и была закрыта. В октябре Шнеур был судим и, конечно, оправдан, и скоро «бежал заграницу».
Заграницей он занимался «всем».
Архив парижской секретной агентуры проливает свет на этого рыцаря большевизма: первые шаги его деятельности заграницей проявились в желании продать парижской газете «Journal» «важные секретные военные документы, в которых разоблачалась деятельность как штаба генерала Куропаткина вообще, так и некоторых русских офицеров в частности».
То было в первых числах февраля 1910 года.
Одновременно наш «замиритель» шлет свою автобиографию в департамент полиции, сопровождаемую «письмом любезного его друга» Влад. Гербеля и предлагает свои услуги по осведомлению центральных комитетов и военных организаций.
В мае того же года он приезжает на 12 дней в Киев с паспортом французского подданного инженера Ломбар по коммерческому делу о поставке итальянскому правительству дубовых шпал сроком на три года,— делу, на котором он разсчитывал «до будущей весны» нажить чистоганом 50000 франков.
Тогда же он принимается за издание журнала на французском языке Le Septentrional; «за спиною журнала — пишет он своей бывшей жене Друговской — стоит большой французский банк (de Soissons)».
Тогда же он подает при посредничестве своей бывшей жены прошение о помиловании и получает возможность приезжать в Россию.
В ноябре сей господин охранник Шнеур, ныне большевистский парламентер, приезжает в Россию с француженкой Лепренс.
Славными именами блеснула пролетарская революция!
Демид Галин.
Письмо В. Шнеура-Шпеца в департамент полиции. // Полночь. Пг., 1917. №1, 24.11 (07.12), с. 3.
По рождению и воспитанию я принадлежу к консервативной семье; по окончании курса в кавалерийском училище, произведенный в офицеры, я, тем более, не имел никакого соприкосновения с либеральными кругами, и мне не только чужды элементы этого рода, но я всегда относился с презрением ко всякому проявлению прогрессивного движения.
Выйдя в запас, я много путешествовал; затем поступил на государственную службу: будучи на прекрасном счету у начальства, я успешно двигался вперед, когда вспыхнула война, совершенно изменившая мою судьбу. Как только была объявлена мобилизация, я тотчас же одним из первых (4 февраля 1904 г.) добровольно выехал на Дальний Восток.
Серьезная болезнь прервала мою службу в действующей армии, и в январе 1905 г. я был эвакуирован в Россию и вернулся в Петербург. В России я застал революционное движение в полном разгаре. Армия, и в особенности офицерский корпус ея, были мишенью нападок. К ним относились с ненавистью, с пренебрежением не только в печати, но и в обществе. Обвиняли в проигранной войне и в подавлении безпорядков.
Для человека, бывшего в течение года в действующей армии, видевшего своими глазами как доблестно умирали сотни офицеров и тысячи солдат, понимавшего действительные причины неудачного исхода кампании, было не под силу оставаться безразличным свидетелем этих нападок и в период времени, предшествовавший манифесту 17 октября, когда половина России была охвачена эпидемическим безумием «освободительного движения» я больше чем когда-либо возненавидел прогрессивные элементы.
Я терял самообладание, читая клеветнические нападки на армию левой печати, а если при мне в обществе кто-либо затрагивал правительство и армию, я выходил из себя и столкновения у меня были на каждом шагу. Постоянно я был наготове дать безпощадный отпор каждому, кто так или иначе затрагивал или критиковал неприкосновенные с моей точки зрения предметы и не упускал случая показать свою ненависть «освободителям». На защиту армии не выступал никто.
В ноябре 1905 г. у меня возникла мысль создать частную ежедневную военную газету. Для этого необходимы были материальные средства и соответственно литературные силы. Я поделился своею мыслью с несколькими офицерами, военными юристами, работавшими уже в печати и мы решили попытаться осуществить этот план на паевых началах, составив сначала небольшую группу офицеров-учредителей, а затем привлечь к делу участников из широких слоев армии.
Было решено вести дело на коллегиальных началах, для чего опять-таки были избраны редакционный и хозяйственный комитеты, а меня избрали большинством голосов ответственным редактором-издателем. Все постановления были подписаны.
Еще до появления в свет первого номера «Военного Голоса» на учредительных собраниях образовался некоторый раскол между мною и небольшой группой учредителей, высказывавшихся по разным вопросам радикально.
При обсуждении политической платформы будущей газеты, ея программы и выяснения различных вопросов, связанных с будущей деятельностью, возникали резкие трения. Я решительно протестовал против всяких попыток внести в нашу едва создавшуюся группу основные приемы, свойственные «освободителям», грозившие затормозить самое дело до его осуществления.
В первый же месяц существования газеты для меня стало ясно, что весь состав редакционного комитета, за исключением двух лиц (два гвардейских поручика) — принадлежат к радикальному лагерю. Умернные и благоразумные на учредительных собраниях, когда надо было соблюдать осторожность, дабы сплотиться, почуяв под ногами почву, они заговорили. А так как содержание каждого номера зависело от решения большинства, то газета приобрела радикальный характер. Прямым следствием этого было, что все революционные элементы, таившиеся в рядах армии во всех концах России, получили тяготение к редакции и стали объединяться вокруг нея. Каждая почта приносила десятки писем и рукописей прямо преступного характера. «Военные Союзы», «группы офицеров», «организации», уже создавшиеся в разных гарнизонах России, спешили протянуть руку редакции «Военного Голоса» и весь этот вздорный материал, часто апокрифический, давал богатую пищу редакции, неудержимо стремившейся по наклонной плоскости влево.
Нет возможности изложить всех эпизодов и столкновений в заседаниях редакционного комитета, когда я в единственном числе или с поддержкою одного-двух голосов выдерживал натиски академиков — штаб-офицеров, желающих из-за моей спины внести в армию смуту и разложение, подорвать дисциплину, а часто просто свести личные счеты с кем-нибудь из «власть имущих». Заседания часто носили митинговый характер с тою разницею, что роль «сознательных мастеровых» играли полковники: начальники отделений, начальники штабов, полигонов, профессора и т.д. Чтобы облегчить борьбу я стал уничтожать три четверти поступавших по почте материалов, а статьи, принадлежавшие перу сотрудников, с моей точки зрения вредные и опасные — не допускал своею властью к печати. Этим путем можно было избегнуть ответственности, но не больше? Газета уже имела репутацию «революционной» и благонамеренные элементы армии стали постепенно отпадать от сотрудничества.
Скоро все отделы газеты попали в руки левых.
В то же время в редакции стали появляться какие-то неведомые мне лица, не имевшие, казалось бы, никакого отношения к армии. От меня благоразумно держали в секрете эти сношения. Значительно позже я узнал, что это были члены каких-то партий, искавшие связей в армии.
С момента созыва первой Государственной Думы редакционный комитет «Военного Голоса» принял открытое участие в надвигающихся политических событиях.
Вместо редакции была какая-то противоправительственная организация, раскинувшая свои сношения на всю Россию.
Роспуск I Государственной Думы и последовавшие события, сопровождавшиеся военными бунтами, не остались чужды некоторым членам редакции. Впоследствии, сопоставляя факты с появлением в редакции некоторых лиц, замешанных в политические процессы, а также выезд из С.-Петербурга в этот период нескольких лиц, я могу с большим основанием сказать, что редакция «Военного Голоса» была прикосновенна к революционному движению в армии. В редакционном заседании 30-го июля 1906 г. после бурного столкновения с бывшими на лицо членами редакции, когда я высказал открыто, что по моему мнению «Военный Голос» «оплевывает», «унижает», «клевещет» на армию и «занимается революционной пропагандой»,— я отказался от обязанностей редактора. На мое место был избран секретарь редакции (капитан военный юрист, уволенный за участие в революции Харбинский).
Штаб-офицеры имели новую ширму, и на этот раз вполне солидарную с их взглядами и тактикой. Дни газеты были сочтены. 6 сентября газета была приостановлена по распоряжению спб. градоначальника. Опасаясь обыска и арестов (кем-то предупрежденные накануне), члены редакции сожгли и унесли много компрометирующей переписки и документов. Те документы, которые необходимо было сохранить, передали лицам, занимавшим казенные квартиры и бывшим вне подозрений.
После разрыва с редакцией я занялся книгоиздательством и выпустил много изданий о русско-японской войне, не имеющих ничего общего с политикой. Между тем я вскоре узнал, что большая группа из состава бывшей редакции продолжает свою подпольную деятельность, издавая вместо приостановленного «Военного Голоса» периодические брошюры со статьями без подписей или за псевдонимами под фирмою редакции «Военного Голоса».
Являясь фактическим издателем (хотя и приостановленного) «Военного Голоса», я становился снова ответственным за всякие брошюры, выпускаемые в обход запрещения и таким образом опять помимо своего желания принимал участие в преступной деятельности этих офицеров.
На письменное официальное заявление с моей стороны я получил копию общего собрания учредителей газеты «Военный Голос» от 23 декабря 1906 за подписью 15 лиц; в протоколе этом ясно выражено, что в виду несогласия своего с их деятельностью и в виду нежелания нести за них ответственность, меня исключают из состава, а на мое место как издателя избрали новое лицо (капитана, военного юриста — уволенного со службы за дерзкое письмо по адресу Лейб-гвардии Семеновского полка).
Прекрасно понимая всю безмысленность подобного постановления, не имеющего никакой силы пред законом, я принял решительные меры: предупредил типографию, печатавшую эти брошюры, что обращусь с жалобой к петербургскому градоначальнику, а группе «Военного Голоса» объявил, что благодаря предусмотрительности я сохранил несколько документов с автографами всех учредителей (документы считались по ошибке уничтоженными при закрытии редакции) и что, пользуясь ими, я заставлю подчиниться закону лиц, состоявших на службе.
В октябре 1907 г. я был впервые предан суду петербургской судебной палаты с сословными представителями за издание брошюры, автором котороя я не был. На заседании этом — состав «Военного Голоса» отсутствовал. Судебная палата меня оправдала.
Интересы личной жизни и деятельности постепенно стушевывали впечатления пережитой борьбы за время издания «Военного Голоса». Я считал это дело оконченным, когда в мае 1908 г. был вызван в спб. губернское жандармское управление для объяснений по поводу сношений редакции с «Офицерским Союзом СПб. Гарнизона» (дело Восяча Спенглер и др.). К сожалению, жандармский офицер допрашивал мееня в присутствии другого лица из состава «Военного Голоса», вызванного одновременно, и этим лишал меня возможности дать те сведения, которыми я располагал.
Осенью того же года, находясь в имении, я из газет узнал, что вторично предан суду за статьи, напечатанные в «Военном Голосе» по 129 ст., а по прибытии в СПб. я убедился, что до суда буду подвергнут личному задержанию.
Перспектива же тюремного заключения, что подорвало бы окончательно разшатанное войною здоровье и лишило бы средств к существованию семью мою,— заставило меня, для избежания ответственности, покинуть родину.
Не принадлежа ни к какой партии, ни к какой организации, я оказался предоставленным самому себе. И в то время, когда настоящие виновники всех бедствий продолжали занимать свои места, получали чины и ордена, мне пришлось вести страшную борьбу за существование.
Не прерывая связей с Россией, я вскоре узнал, что лица, из-за которых была разбита моя жизнь, для самооправдания распускали обо мне неблаговидные слухи и что «группа» продолжает свою работу.
По странной иронии, здесь, за границей, в глазах «партийных» кружков я, помимо своего желания, окружен «ореолом» «одного из видных деятелей революции 1905—1906 г.».
С точки зрения революционеров — громадная заслуга: пропаганда в армии, подрыв дисциплины и преданности долгу. Тем большая заслуга, когда это делалось «кавалерийским офицером из штаба главнокомандующего армией».
Как ни чуждаюсь я «эмигрантских» кругов, однако, постоянно получаю доказательства вышесказанного.
Видные деятели революции ищут со мною знакомства; меня приглашают сотрудничать в подпольных изданиях, на собрания, на рефераты; отдельные лица при встречах оказывают особое внимание.
Я не стремился к этому, но обстоятельства сложились так, что в данное время знаю большинство крупных революционеров, скрывающихся здесь. Почти всегда я осведомлен о назревающих организациях в партии, о составе, о местопребывании центрального комитета и т.д.
В любой момент я могу создать такое положение вещей, при котором буду в самом фокусе событий.
Полтора года в вынужденной роли «политического эмигранта» увеличили мое отвращение к русской революции.
Революция, и в частности военные организации, скрываясь насильно у меня за спиной, отняли у меня все то, чем я дорожил: доброе имя (я считаю позором для всей моей военной семьи мое участие в революции), родину, положение, и наконец, мундир, которым дорожил. Теперь дорога в армию для меня закрыта раз и навсегда.
Короче сказать,— я потерял все, но у меня осталось много силы, воли, выдержки и энергии.
Мое единственное желание нанести русской революции последний решительный удар и в самое больное место: центральный комитет и военные организации. Материально я обезпечен и положение мое твердое.
Детальные соображения по этому поводу известны Владимиру Николаевичу (В. Ник. Гербель, усиленно рекомендовавший Шнеура (в секретной переписке «Шпец») дир. деп. полиции Белецкому).
Подпис.: Владимир Шпец.
Января 22 дня 1910.
Шнеур на службе в охранке. // В Темную Ночь. Пг., 1917. №1, 25.11 (08.12), с. 3.
Письмо Шнеура в департамент полиции не осталось без ответа. Департамент принял его предложение. В Лондоне Шнеур состоял уже на службе в департаменте полиции и следит за русскими политическими эмигрантами. После февральского переворота, когда была образована чрезвычайная следственная комиссия, под председательством Муравьева, и когда было приступлено к разследованию документов департамента полиции, был обнаружен документ с собственноручной подписью Шнеура, из которого видно, что В. Шнеур состоял на службе в департаменте полиции.
После революции Шнеур оставался в Лондоне и принимал меры к тому, чтобы скрыть следы о прежней его службе в департаменте полиции. Шнеур самовольно принялся разследовать и выяснять злоупотребления по русским заграничным заказам. Себя Шнеур выставлял в добровольные свидетели.
Еще до октябрьского переворота Шнеур телеграфно просил главного военного прокурора допросить его, так как он должен сделать чрезвычайно важные разоблачения о русских заграничных заказах.
Стали узнавать кто такой Шнеур и выяснили, что Шнеур это агент департамента полиции. В то время военным министром была А.Ф. Керенский. Когда ему доложили телеграмму Шнеура, он положил такую резолюцию: «Военное министерство не нуждается в свидетельских показаниях агента департамента полиции».
В. Шнеур так и не был вызван в Петроград. После большевистского переворота Шнеур явился в военное министерство, вошел в дружбу с Крыленко и в конце концов предложил свои услуги в качестве парламентера по мирным переговорам.
Здесь же, в Петрограде, Шнеур принимал меры к тому, чтобы замять следы его прежней службы в департаменте полции. Следственная комиссия предполагала опубликовать данные о В. Шнеуре. Захват власти большевиками помешал это осуществить.
Tags:
